Я согласилась встретиться с журналисткой в Маади, в нашем новом кафе. Она оказалась крашеной блондинкой с толстым слоем макияжа на лице. На ней была обтягивающая кофточка с цветочным орнаментом и черная юбка. Журналистка прибыла раньше назначенного времени – и я мысленно похвалила ее за это. Как только мы заказали себе по капучино, она начала с обычного набора вопросов: как возникла идея открыть Diwan? С какими трудностями мы столкнулись? Каково работать с сестрой и подругой? Как мы решаем спорные вопросы? А затем она добралась до неизбежного: «Как вы, будучи женщиной, совмещаете домашние и рабочие обязанности?»
– Никак. – Я сглотнула. – И пытаться не буду. И я не верю тем, кто утверждает, что им это удается. Никто не спрашивает мужчин, как они находят баланс между потребностями своей семьи и детей и своей профессиональной жизнью. Я бессовестная работающая мать. Я вечно пропускаю купания и смену подгузников. С моими детьми все время сидит няня. Порой я возвращаюсь домой такая уставшая, что не хочу ни играть с дочерями, ни читать им книжку на ночь. Но я сделала свой выбор. Я хочу, чтобы мои девочки росли в доме, где мама работает. Я мать-одиночка, и я горжусь этой ролью и благодарна за нее.
Журналистка испуганно уставилась на меня.
Я сказала ей правду, хотя и не была до конца честна. Я не описала глубину моего ужаса. Не упомянула свою неспособность подобрать нормальный детский крем от опрелостей. И не сказала о том, что каждый раз выскребаю из-под своих ногтей остатки крема, чтобы избавиться от любых следов контакта с ним. Срыгивания Зейн были для меня целым испытанием. Каждый раз, когда это происходило, я чувствовала себя униженной. Я задерживала дыхание, когда застегивала заклепки на ползунках Лейлы, и молилась про себя, чтобы под конец не выяснилось, что я пропустила какую-то одну и мне придется начинать все с начала. Меня пугал детский плач: я не могла его унять и понять его причины. Даже мои победы казались мне такими же жалкими и ничтожными, как симметрично заклеенный использованный подгузник.
Мои мучения начались еще до рождения детей – на стадии беременности. Я перестала ассоциировать себя с собственным телом. Я прибавила 12 кило, и потяжелевшие ноги казались мне двумя набравшими воды губками. Я стала еще более неуклюжей. До сих пор с содроганием вспоминаю тот день, когда во время деловой встречи в нашем кафе на Замалеке меня одолел жуткий токсикоз. Я извинилась перед гостями, забежала в туалет, где, слава богу, никого не было, и как раз вовремя успела метнуться к унитазу. Но, к несчастью, времени и предусмотрительности на то, чтобы снять очки и шарф, мне не хватило. Во время рвоты очки плюхнулись в унитаз. Шарф пострадал не меньше. Я попыталась кое-как отмыть и то и другое, а потом вернулась на встречу, надеясь, что запах рвоты мне уже просто чудится. Из-за подобных эпизодов меня страшно раздражали изображения счастливых матерей на обложках книг о беременности. Где лица, изможденные вечным недомоганием и психозом? Где вся правда о дискомфорте и проблемах, которые вызывает кормление грудью? Почему никто не предупредил меня о том, что, пытаясь скрыть эти негативные эмоции, ты лишь усиливаешь в себе чувство вины? Когда у нашей няни был выходной, я привозила Зейн к Нихал (чьи дети были уже подростками), чтобы кто-то другой ее искупал и покормил. Я не хотела оставаться с ней одна и в очередной раз сталкиваться с собственной некомпетентностью. Десять лет спустя я прочитала «Искусство слышать стук сердца», роман, действие которого происходит в Бирме: в нем говорится, что мать главного персонажа вступила в материнство «с пустыми руками». И хотя у меня самой была гора книг и собственная мать под боком, это описание, казалось, полностью соответствовало тем ощущениям, которые я тогда испытывала. «Уверена, ваши дети будут любить книжки», – сказала журналистка, пытаясь разрядить обстановку.
Я хотела бы знать, могла ли я во время беременности и в первые годы материнства жить своим умом, а не обращаться постоянно к кому-то за советом, поддержкой или одобрением. Возможно, повышенная тревожность в этот период вообще неизбежна. Единственное, что в эти годы помогало мне успокоиться и вновь почувствовать себя самой собой, – расстановка книг, бережное распределение их по полкам магазина. В эти моменты я забывала о детях; о разваливающемся браке; протечке потолка в ванной; куче белья, которую нужно отправить на глажку Акраму (он держал крошечную прачечную на углу улицы Бахгата Али). Я впадала в какое-то трансцендентное состояние: мне казалось, что я дрейфую в окружении бесчисленных полок под звуки беспрестанных разговоров и обрывки смеха. В Diwan я чувствовала себя в большей степени как дома, чем в своем настоящем доме, рядом с дочерями. Хотя я сама привела их в этот мир, мне казалось, что их существование препятствует и угрожает моему собственному. Материнство то и дело обнажало мои слабости и недостатки.
Отчасти причиной моего недовольства было то, что в сознании всех вокруг рождение детей должно было стать исполнением моего главного женского предназначения, величайшим достижением. По всеобщим представлениям, самоотверженная любовь и бесконечная жертвенность были главным смыслом и целью всей моей жизни и жизней всех других женщин. Мы должны были застыть в этом мученическом состоянии и навсегда позабыть о себе самих. Рождение детей считалось успехом – и неважно, какими они получатся. Как бы усердно я ни работала, как бы ни трудилась над созданием Diwan, самые бурные поздравления я получила тогда, когда стала матерью. В тот момент мне вспомнилось, как меня поздравляли со свадьбой. Я еще тогда задавалась вопросом: является ли заключение брака праздником любви или лишь предпосылкой к деторождению – ведь, кажется, только этого все дальше и ждут. В своем браке я сознательно не заводила детей семь лет. Были ли это бессмысленно потраченные годы? Нет. Они были счастливыми и продуктивными. В то время я основала Diwan.
Когда Зейн было два года, а Лейле восемь месяцев, я обратилась к полкам отдела «Беременность и воспитание ребенка» снова. Моему браку с Номером Один пришел конец. Мне нужна была помощь, чтобы увидеть путь вперед. Несмотря на внушительный каталог книг на тему родительства, отыскать там что-то о разводе и роли матери-одиночки было крайне трудно. Тогда я стала искать вдохновение в других отделах. В отделе о самосовершенствовании было несколько книг о счастливом браке, но о счастливом разводе – ни одной. Тогда я перешла к художественной литературе. Возможно, стоило поставить в отдел «Беременность и воспитание ребенка» роман «В скорлупе» Иэна Макьюэна, где зародыш-Гамлет узнает о злодеяниях матери и обдумывает месть, находясь еще в утробе. Или «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд, где фертильные женщины вынуждены рожать детей для состоятельных хозяев. Можно было бы отправиться дальше в прошлое, к греческой и римской мифологии, в которой о боли и хаосе любви, о браке и воспитании детей сказано больше, чем в любом современном пособии.
Конечно, большинство романов вращается вокруг какой-нибудь семьи. Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Эта знаменитая первая строка из романа Толстого легла в основу так называемого принципа Анны Карениной, изложенного в научно-популярной книге Джареда Даймонда «Ружья, микробы и сталь». В книге утверждается, что способность видов к выживанию обеспечивается отсутствием отрицательных признаков, а не наличием положительных (а-ля Дарвин). И то же самое можно сказать о браке. Мы считаем, что счастливые браки сохраняются, а несчастливые заканчиваются разводом. Продолжительный брак – это успех, а развод – это крах. Но почему? Мне кажется, что многие разводы на самом деле можно считать успехом, а за многими нерушимыми браками в действительности скрывается крах – крах надежд на то, что этот союз способен приносить удовлетворение, расти и укрепляться.
