– Еще кое о чем хотела тебя спросить. Почему ты до сих пор с ним? Разве мы с папой учили тебя жрать дерьмо, а потом еще ждать добавки? – она не стала дожидаться моего ответа. – Надо пойти сказать Баширу, чтобы не забыл про чеснок. В прошлый раз он мало положил.
На следующий день я воспользовалась ысмой – правом женщины на развод в суннитском исламе. Хотя оно закреплено законом, в обществе к нему относятся неодобрительно: на ысме настаивали исполнительницы танца живота, когда выходили замуж. Я развелась с мужем не потому, что он мне изменил, но потому, что принимал меня за дуру. Хотя я и правда была дурой. Я и не догадывалась о том, что происходит. Мы выдвинули друг другу минимум обвинений. Ни он, ни я не хотели выставлять себя жертвами.
Может, Лиз была права. Нужно было смириться с этой ситуацией. На следующий день я будничным тоном объявила на работе, что развелась с мужем, а потом добавила, что у детей все замечательно и они уже сейчас страшно рады, что каждый из нас теперь общается с ними по отдельности. Дома я настроила себя на то, чтобы не страшиться пустоты квартиры и ценить тишину и покой, которые в ней воцарились. Я перебрала все шкафы и заполнила освободившееся пространство своими вещами. Я возобновила отношения со своим старым другом, «Голым поваром». Во время наших регулярных встреч я готовила по его рецептам, красиво выкладывала еду на тарелку, а на следующий день относила остатки в офис. Я утешала себя одной мыслью: когда Зейн и Лейла станут старше, мы будем сидеть за одним столом, есть все вместе одни и те же блюда и рассказывать друг другу истории. И у нас уже не будет оставаться лишней еды.
Как ни странно, я находила что-то утешительное в нынешнем печальном положении. Я превратилась в заслуживающую сочувствия фигуру – обманутую жену. Необходимость все время быть сильной – та тяжесть, которую я постоянно на себе таскала, – словно в одно мгновение упала с моих плеч. Я уверена, что за моей спиной люди оправдывали измены Номера Один тем, что я не уделяла семейной жизни достаточно времени. Если жене все время не до мужа, что еще ему остается, кроме как найти себе ту, которой он будет нужнее? Со временем я поняла, что не злюсь на его любовниц. Они имели полное право делать то, что хотели, и не были в ответе за мои чувства. Гораздо больше меня удивило то, что и Номера Один я тоже не возненавидела – более того, я продолжала тепло вспоминать и беречь наши отношения. Возможно, в глобальном смысле его проступок был пустячным. Возможно, моя благодарность ему перевесила обиду. Его поведение и мой уход вывели меня на такой уровень свободы, достигнуть которого своими силами я бы никогда не смогла. Все те десять лет, что мы были вместе, я не представляла себе жизни вне нашего брака. Я перестала быть той юной девушкой, какой была выходя замуж, но не превратилась в полном смысле во взрослого человека. Но сейчас, освободившись от обязательств, я почувствовала бо́льшую уверенность в том, что могу быть такой матерью, такой (бывшей) женой, такой личностью, какой хочу.
И я, честно сказать, не чувствовала себя «обманутой женой» или «бывшей женой». «Бывшая» – это как будто вычеркнутая, аннулированная. После крушения брака мы стали выстраивать новые взаимоотношения. Мы не позволили детям пользоваться нашим разводом для того, чтобы манипулировать нами. Мы поддерживали тесную связь друг с другом и обменивались мнениями. Конечно, мы то и дело ругались. Наши разногласия касались школы; мы часто не могли решить, когда у кого из нас будут ночевать дети; как быть с задирами с детской площадки (мой любимый случай – сын продюсера Children's TV, чей отец пригрозил прислать своего водителя, чтобы он побил няню Зейн). Но мы научились сдерживать себя и делали это до тех пор, пока компромисс не вошел в привычку. Мы оба вступили в брак снова. И оба снова развелись. Нам не нужно было объяснять друг другу свои неудачи. Сами того не заметив, мы стали друзьями – мы слишком хорошо знали недостатки друг друга, но все равно бывали рады обращаться друг к другу за поддержкой и советом.
И пятнадцать лет спустя, несмотря на стандартные препирательства, я могла с уверенностью сказать, что наш крах обернулся успехом: мы были счастливы в разводе. Сейчас, когда я пишу эту книгу, он читает ее наравне с нашими дочерями, Хинд и моей мамой.
Мы с ним договорились: когда девочки подрастут, мы расскажем им о его неверности. И вот в тринадцать лет наша осторожная Лейла вдруг заявила мне: «Я знаю наш семейный секрет».
– Всего один? Не густо! – поддразнила ее я.
– Папа сказал нам, что изменял тебе. – Она застала меня врасплох, на что, очевидно, и рассчитывала. Затем она одарила меня скромной улыбкой, стараясь уловить мою реакцию.
– Молодец папа, что признал это. – Конечно, такой ответ Лейлу не удовлетворил. Она ждала драмы, страстей, кровопролития. Но я не собиралась поддаваться на провокации.
– Даже не знаю, что бы я сделала на твоем месте, – сказала она.
– Ты бы ушла. Я ушла ради вас, несмотря на вас. Я ушла от вашего отца, от нашего брака, потому что знала, что однажды вы спросите меня об этом, и хотела гордиться своим ответом. Нужно уходить.
– Наверное, тяжело было все так оборвать.
– Тяжелее жить в сомнениях и сожалении.
– Но ты наверняка о чем-то сожалеешь. Разве ты не боишься состариться одна?
– Быть одной и быть одинокой – разные вещи. Периоды, в которые я больше всего чувствовала одиночество, бывали именно тогда, когда я находилась в близких отношениях с другим человеком.
– Мам, ну ты сейчас опять скажешь, что я пойму это, когда стану старше?
– Давай объясню проще. Нельзя принимать решения исходя из чувства страха или вины или просто потому, что этот путь кажется тебе проще. Выбирать нужно то, что кажется правильным.
– Почему ты не можешь просто признать, что это все было жестоко и несправедливо?
– В мире вообще мало справедливости, что поделаешь. Я не героиня-революционерка, и я ничем не лучше миллионов женщин, которые остались в несчастливых браках. Я могла позволить себе развестись. Вот и все. Крыша над головой была и у меня, и у тебя, я была финансово независима. – Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в лоб. – И когда я молюсь за тебя с Зейн, я прошу, чтобы вы знали, что такое благодарность и удовлетворенность собой, и чтобы вы росли уверенными и самодостаточными.
Зейн же, как и Хинд, никогда не говорила на эту тему. Они обе предпочитают молча обдумывать всю полученную ими информацию.
Мой прямой, без притворства подход к воспитанию детей категорически противоречил всему, что писалось в литературе. И в детские, и в подростковые годы моих дочерей я старалась быть с ними как можно более прямой и откровенной. Когда, будучи еще совсем маленькими, они начинали клянчить, чтобы получить, например, мороженое, игрушки или разрешение подольше не ложиться спать, я отвечала: «Я хочу сказать "да", потому что очень люблю вас, но скажу "нет" именно потому, что люблю вас». Мое желание побаловать их не могло перевесить желание сделать так, как будет для них лучше. Когда они стали подростками, я говорила им: «Я обещаю вам, что, как ваша мать, я всегда буду любить вас. Но я не могу обещать, что всегда буду вами довольна. Это вам придется заслужить». Я говорю им это до сих пор! И по-прежнему – абсолютно серьезно. Слова «авторитет» и «авторство» неслучайно связаны друг с другом: мы в ответе за то, кем мы становимся, и быть кем-то – это осознанный выбор. Я никогда не буду выставлять ни себя, ни своих детей в роли жертвы.
