– Мы должны пойти к нему, – прошептала Бесс.
– Ничего! Он найдет дорогу домой. Джанет позаботится о нем. Давай поужинаем вместе.
Так они и сделали, сразу перейдя к великолепному розовому ростбифу с картофельным пюре и брюссельской капустой.
– Не правда ли, здесь мило, дорогой доктор Финлей, – пробормотала Бесс.
– Милее не бывает, дорогая, – согласился Финлей, глядя ей в глаза.
Официант, наблюдавший за ними, вел себя по-отечески:
– Еще по куску говядины для вас обоих?
– Очень вкусно, Вилли.
– Да! От меня вы не получите потрохов русского осетра.
Бесс тихо вздохнула:
– Все было бы превосходно, Финлей, если бы не мой лучший друг.
– Я твой лучший друг, Бесс.
– Я хочу сказать, что почти помолвлена с Алексом Дугласом. Я даже вижу, как он сейчас смотрит на нас в окно.
– Я разберусь с ним, когда мы выйдем.
– Нет, нет, нет, Финлей! Я не хочу драки из-за меня на людной улице. Мои родители услышат об этом, и я буду навсегда опозорена.
– Тогда реши сама, кто тебе нужен?
Мертвая тишина. Затем тихим шепотом:
– Боюсь, я слишком далеко зашла с Алексом.
– Ты хочешь сказать, что он…
Еще тише она ответила:
– Да… и не раз.
«Боже! – подумал Финлей. – Гнилые рыбьи потроха, а теперь еще и это, и все в один вечер. И я – чуть ли не на волосок от гибели».
Спустя мгновение он твердо сказал:
– Ну что ж, Бесс, а теперь иди к Алексу. Он проводит тебя домой. Спокойной ночи, дорогая.
Когда она ушла, Финлей заказал себе бренди. Выпив, он пожелал Вилли спокойной ночи и в одиночестве пошел по пустым улицам.
В столовой горел свет. И там с добрым напитком сидели вместе доктор Камерон и раскаявшаяся Джанет. Финлей решил, что их лучше не беспокоить.
На следующее утро, ровно в семь часов, на столе появились каша и молоко, яйца всмятку, свежеиспеченные булочки и крепкий кофе.
Наблюдая за тем, как добрый доктор смиренно поглощает этот великолепный завтрак, Финлей не мог удержаться от того, чтобы оставить за собой последнее слово:
– Лучше, чем эта русская гадость, да, сэр?
5. Моральная дилемма
Теперь в доме доброго доктора Камерона царили радость и свет. Никогда еще достойный доктор не был так снисходителен к своим пациентам, так любезен с доктором Финлеем, так учтив со своей верной экономкой. Теперь, когда Бесс, в которой больше не было нужды, ушла, по-видимому по собственной воле, на кухне воцарился мир. А как засвидетельствует любой хороший шотландец, когда внизу все хорошо – у вас счастливый дом.
Только один из домочадцев, казалось, был сам не свой. Нахмуренный в тревоге лоб искажал благородный лик доктора Финлея; взгляд стал затуманенным и отстраненным. Не раз, когда доктор Камерон обращался к Финлею, тот, вздрогнув, бормотал извиняющимся тоном: «Что вы сказали, сэр?»
Опыт показывал, что потревожить Финлея в таком рефлексивном состоянии означало огрести неприятности. Если бы, например, какой-нибудь знакомый, встретив его на улице, спросил с доброжелательной улыбкой: «О чем задумался, Финлей, старина?» – то мог бы получить сердитый и совершенно неожиданный ответ: «О чем – это мое дело, а ты бы лучше думал о своем». Подобной грубостью Финлей оставлял за собой право самому решать свои проблемы и, когда представится возможность, действовать так, как он считал разумным и правильным.
Дней через десять Финлей вошел в заведение Роберта Бьюкенена «Стрижка и бритье» и спокойно уселся ждать своей очереди. Ждать особо не пришлось, так как Финлей был теперь признанной и уважаемой персоной в Таннохбрэ. Вскоре из своего кабинета выскочил сам Боб Бьюкенен и усадил Финлея в салоне в специальное кресло у окна.
– Как обычно, Финлей? Постричь и подровнять?
– Да, пожалуйста, Боб. Но сначала я хотел бы извиниться за то, как обошлась с твоей прекрасной дочерью наша ревнивая старая экономка. Она просто не могла вынести, что твоя милая девочка так легко исполняет все то, что у нее самой вызывало только стоны и жалобы.
– Да, Бесс – хорошая девушка, хотя в последнее время что-то с ней не так. Имей в виду, Финлей, ей нравилось работать у вас, и она надеялась, что ты научишь ее аптечному делу.
– И так бы оно и было, Боб. Я представляю себе мир твоей дочери и, конечно же, помог бы ей стать фармацевтом. А вообще, именно потому, что я так высоко ее ценю, мне хотелось бы, с твоего позволения, сегодня поговорить о ней. Что ты как отец, Боб, думаешь о детях – мальчиках и девочках, – получающих без согласия родителей полное, окончательное и неограниченное знание друг о друге?
Боб был так удивлен, что даже перестал стричь.
– Ну, Финлей, я… я думаю, что на самом деле это было бы гнусно, отвратительно и грешно.
– Мои взгляды точно такие же. Парню тут хоть бы что: он может жениться на девушке, а может и не жениться. Но для девушки – это крушение всего святого и может запросто закончиться катастрофой. Что подумают в Таннохбрэ о милой юной девушке, которая выйдет на улицу с маленьким бастардом в коляске?
Боб вообще перестал стричь:
– Финлей! Боюсь, у тебя что-то на уме. Давай-ка прямо сейчас перейдем в мой кабинет.
Он быстро причесал Финлея, сбросил накидку и направился в свой кабинет. Там двое мужчин молча сели лицом к лицу, колено к колену.
Наконец Финлей почувствовал, что должен заговорить:
– Боб, мой дорогой друг, которого я знаю всю жизнь, с тех пор как я был еще ребенком и мама приводила меня к тебе подстричь мои кудри. Боб, мне больно говорить тебе об этом, потому что я очень люблю твою Бесс… но это мой долг, и я должен его исполнить. Боб, твою дочь поимели, использовали, как обычную шлюху, и до сих пор дважды в неделю она ходит за дамбу, в лес, куда угодно, где ее оскверняет человек, которого мы оба знаем.
В маленьком кабинете воцарилась мертвая тишина, и Финлей мысленно молился о том, что принял правильное решение. Он выждал несколько мгновений и сказал как можно спокойнее:
– Итак, дорогой Боб, эту печальную информацию я получил в виде признания от твоей дочери. Я день и ночь ломал голову над тем, сказать тебе или нет, но в конце концов понял, что это мой долг перед тобой – и перед Бесс, которую я люблю всем сердцем.
И снова тишина заполнила маленький кабинет. Затем Финлей почувствовал, как, словно тисками, сжав ему правую руку, Боб медленно потянул его к себе, пока щека Финлея не коснулась мокрого от слез лица друга. Наконец из сжатых до скрипа зубов Боба прозвучало:
– Я убью этого подонка.
С трудом Финлей освободился от хватки.
