Финлей помолчал, а потом саркастически заметил:
– Вы так много знаете об антиквариате, мадам. Должно быть, какое-то время вы работали в лавке старьевщика.
– К сожалению, нет, доктор Финлей. Те немногие знания, которыми я обладаю, достались мне от моего дорогого отца, профессора востоковедения в Оксфордском университете, я часто сопровождала его в поездках на Восток.
– Он должен был оставить вас там, мадам. Один из этих шейхов устроил бы вам то, чего вы по праву заслуживаете, – хорошую встряску и все, что за ней последует.
– Еще не родился мужчина, который устроил бы мне встряску.
– В самом деле, мадам? – спросил Финлей, положив руки ей на плечи и легонько встряхнув.
Он тут же оказался распластанным на полу, чему сам удивился.
– Мне следовало бы сказать вам, доктор, что, когда я училась в Гёртон-колледже, я прошла специальный курс самообороны, что позволяет мне справиться с любым нападением – ну вот как с вами.
Все еще находясь в своем позорном положении, Финлей от души рассмеялся, как будто над отличной шуткой, после чего без всякого предупреждения он прыжком снова оказался на ногах, а его руки крепко сжали ее талию. Затем она лишилась опоры и плавно опустилась спиной на керманский ковер, с накинутой на голову юбкой, в наибелейших, благодаря искусству прачки, панталонах и с красивыми стройными ногами. Чтобы убедиться в обездвиженности дамы, Финлей уселся ей на живот и пробормотал:
– Как насчет мужчины, мадам? И что там с Гёртоном?
В этот самый момент раздался стук в дверь и вошла Джанет с подносом.
– Я думала, вы захотите кофе, сэр, для себя и вашей гостьи.
– Спасибо, Джанет. Можешь подавать.
– Пожалуйста, без сахара, Джанет, – прозвучала откуда-то из-под Финлея просьба.
При этих словах Финлей встал и, взяв жертву за обе руки, поставил на ноги и бережно усадил в кресло в стиле Людовика XVI.
– Не надо об этом никому рассказывать, Джанет, – попросил Финлей, принимая чашку. – Мисс Лейн как раз показывала мне упражнения, которым научилась в колледже.
– Мне привиделось, сэр, – сказала Джанет, уходя, – что леди показывала вам больше чем свои упражнения.
– Ну а теперь, когда мы сели и пришли в себя, могу ли я узнать, дорогая сестра, нравится ли вам кофе?
– Восхитительный. Я выпью еще чашечку, если наглец и грубиян угостит.
– Конечно, мисс Лейн, – ответил Финлей, наливая ей кофе. – Полагаю, вы Элис Лейн, если мне когда-нибудь будет позволено обращаться к вам по имени?
– Можете уже начинать, доктор Финлей. По правде говоря, я пришла сюда настолько пресыщенной всяческими похвалами в ваш адрес – газетными и прочими, – что решила преподать вам урок. Вместо этого вы преподали его мне.
– Ах, глупости, Элис! Мне и в голову не пришло бы вести себя грубо с такой очаровательной дамой, как вы, занимающейся столь важным и полезным делом. Теперь я готов сказать вам прямо и твердо, что вы можете делать здесь все, что считаете нужным для своих малышей. Ваши условия принимаются заранее. Ну почему, черт возьми, я должен вести себя как надутый домовладелец, если дом оказался у меня лишь благодаря серии случайностей, из-за доброй воли и благорасположенности ко мне городского совета?!
Элис, казалось, хотела что-то сказать, но вместо этого улыбнулась и пожала ему руку.
– Итак, – продолжал Финлей, – могу я считать вас своим близким другом?
Она улыбнулась еще шире и, не отпуская его руки, снова пожала ее:
– Как я могу сказать «нет» джентльмену, который видел меня в панталонах?
Союз между Финлеем и новой старшей медсестрой стремительно креп. Все ковры и драгоценный фарфор хранились под замком в маленькой боковой комнате, когда-то предназначавшейся для консультаций пациентов. На красивых полированных дубовых полах лежали кокосовые циновки, а в большой гостиной было расставлено с полдюжины больничных коек для детей, которые еще не могли ходить.
– Вас все устраивает, сестра? – спросил Финлей, когда они вместе закончили осмотр.
– Лучше и не бывает, доктор, – ответила она.
Затем в прекрасный солнечный день «скорая помощь» начала курсировать между Бартон-Хиллз и новым домом для выздоравливающих. Одновременно дом осадила толпа фотографов, от которых было не отбиться. Фотографировалось все и вся, внутри и снаружи переоборудованного дома. Финлей был сфотографирован без пиджака, в рубашке, выносящим детей из машины «скорой помощи». На одном совершенно чудесном снимке он был запечатлен с маленькой девочкой-инвалидом лет пяти на руках в тот момент, когда девочка, болтая ножками в железных протезах, подняла голову, чтобы поцеловать его в щеку.
Эта фотография стала «гвоздем» для прессы. Она появилась во всех шотландских газетах, затем в лондонских ежедневных газетах и, наконец, попала в иллюстрированные журналы «Сфера» и «Скетч». К фотографии прилагался трогательный рассказ о молодом шотландском докторе, который пожертвовал своим великолепным домом ради самой достойной из всех благотворительных целей – лечения и ухода за детьми-инвалидами. Но это было еще не все: как-то один маститый журналист, известный своей язвительной способностью очернять богатых и знаменитых, без всякого предупреждения явился в дом, где Финлей, по пояс раздетый, купал детей, по двое, среди брызг, пара, мыльной пены и всеобщего веселья. То, что увидел этот журналист, заставило его остаться не только на весь день, но и на всю неделю. А вернувшись в Лондон, он написал проникновенную статью, озаглавленную «Мой выбор Человека года».
Хотя она осталась непрочитанной ни Финлеем, ни старшей медсестрой, эффект от нее был внушительный. Отель «Каледония» стал заполняться гостями, главной целью которых было посетить или хотя бы мельком увидеть этого молодого врача из горной страны, образцового шотландца, который предоставил свой прекрасный дом для ухода за детьми-инвалидами: он-де лично их кормил, купал, носил, массировал и тренировал с помощью молодой и исключительно красивой медсестры.
Воспользовавшись этим наплывом, Финлей установил на воротах большой ящик для сбора пожертвований с двумя простыми словами: «ДЛЯ ДЕТЕЙ».
– Как же нам подсобил этот журналист, – заметил Финлей своей медсестре на кухне за чаем – редкий момент за весь день, когда они оставались наедине. – А то, знаешь, у меня скоро кончатся деньги.
– Твои собственные деньги?
– Разумеется, почему бы и нет? Это мое шоу! Прости, дорогая Элис, наше шоу.
Она на мгновение задумалась:
– Интересно, сколько нам подали эти добрые люди? Небось фунтов двадцать?
– Ты шутишь, детка! Эти наши самые щедрые посетители дали, в общем, больше пятисот фунтов!
– Это ты, конечно, шутишь?
– Пойдем со мной в банк, и сама все увидишь.
