Близилось время обеда, когда Дугал вернулся домой. Джесси возилась у кухонной плиты – она испекла прекрасный пирог с мясом и почками. Этот пирог и еще один, с заварным кремом, были на столе. Как и виски.
Джесси сочла за должное посетовать:
– И в такое время нам приходится есть! Я просто в шоке.
– А мне и не хочется, – возразил Дугал, принимая свое блюдо, затем он отправил в рот большой нежный кусок пирога. – Но полагаю, это поддержит наши силы.
– Давай-ка прикинем, – сказала Джесси, – какова там страховка на сегодняшний день?
– Около пятисот, – ответил Дугал и проткнул вилкой аппетитно выглядящую картофелину.
– Боже, о боже! Это куча денег.
– Да, это куча денег.
В дверь позвонили. Это был доктор Хислоп, который сразу отправился к ним после возвращения из Маркинча, расстроенный тем, что старушка умерла после консультации у него.
Джесси встретила его в коридоре:
– Вы не возражаете, если я не пойду с вами, доктор? У нас от этого такой шок. Левая дверь, наверху.
Хислоп поднялся и один вошел в комнату. Он поднял жалюзи. Затем ему бросилась в глаза бутылка микстуры с хлородином на столе у окна. Он с изумлением посмотрел на нее. Бутылка опустела на одну треть.
Он быстро подошел к кровати, приподнял веко старушки. Зрачок с булавочную головку. Он прощупал ее запястье, и на его лице появилась слабая улыбка. Достав из своей сумки пузырек с крепким раствором нашатырного спирта, он открыл его и сунул под нос старушке. Целое мгновение никакой реакции, но затем пожилая женщина чихнула.
Она сонно открыла глаза, посмотрела на него и зевнула. Склонившись над ней, он прокричал ей на ухо:
– Сколько этого лекарства вы приняли?
– Э, что? Две столовые ложки, как вы мне сказали.
– Неудивительно, что вы столько спали! – крикнул он. – Но теперь вам давно пора вставать.
Он закупорил бутылку с хлородином, сунул ее в карман и спустился на кухню.
– Не хотите ли немного выпить, доктор? – печально спросил его Дугал.
– Думаю, не откажусь, – искренне согласился Хислоп. – Хотя впервые слышу, чтобы вы предлагали кому-нибудь выпить, Дугал.
Осиротевший сын жалобно покачал головой:
– Теперь есть повод, доктор. Моя бедная старая матушка! Я убит горем, что ее от нас заберут!
– Мы все убиты горем, – эхом отозвалась Джесси.
– Ну, выпьем за здоровье, Дугал, – сказал Хислоп.
– За ваше здоровье, доктор, – печально ответил Дугал. – Нам понадобятся четыре справки. Она у меня была членом четырех клубов, бедняжка.
Наверху раздался громкий шум, а затем хлопнула дверь.
– Господи помилуй! – побледнев, воскликнула Джесси. – Что это?
– Великолепное виски, Дугал! – от души признал Хислоп.
Послышались звуки, будто кто-то спускается по лестнице.
– Ты слышишь? – снова воскликнула Джесси. – Кто это там ходит?
Дверь открылась, и в комнату вошла старая миссис Тодд.
Джесси взвизгнула.
– Боже! – вскрикнул Дугал, расплескав виски.
Парализованные, они смотрели, как старушка придвинула свой стул к столу и положила себе пирог на тарелку. Зевнув, она хихикнула и потом уже, посмотрев на пироги с мясом, с заварным кремом и на виски, воскликнула:
– Сегодня грандиозный обед, а я просто умираю с голоду!
Она с большим аппетитом принялась за еду. Тут уж доктор Хислоп предоставил ее самой себе.
Снова цветет герань
Как это ни удивительно, но первые признаки странности Алекса Динса проявились в саду Арден-Хауса. Алекс работал садовником и регулярно, как часы, приходил, чтобы поддерживать сад Камерона в чистоте и порядке, как, впрочем, и дюжину других садов в округе.
В тот день он сажал цветы на лужайке перед домом, когда, хрустя гравием по подъездной дорожке, мимо проходил Камерон.
– Добрый день, Алекс! – сказал доктор, а затем остановился на мгновение. – О господи, дружище! Что это такое ты тут творишь?
Алекс высаживал на большую круглую клумбу кальцеолярии – целую россыпь крупных бусин желтой кальцеолярии.
– Неужели ты не знаешь, что я не выношу эту убогую желтую дрянь?! – воскликнул Камерон. – Где моя красная герань – моя любимая «Скарлет Вондер»?
Эта красная герань были неотъемлемым атрибутом Арден-Хауса, и Камерон ее обожал.
Алекс встал, невысокий, коренастый, в рубашке с коротким рукавом, с обветренным лицом, с большими, в сухой земле, руками.
Смущенно глядя себе под ноги, он заметил:
– Желтый – это прекрасный цвет. Вы не понимаете! Он напоминает мне яичный желток! – И хохотнул.
Камерон был ошарашен. Динс, милейший человек, порядочный, почтительный, надежный, как скала, проработал в Арден-Хаусе почти пятнадцать лет.
Пьяный, подумал Камерон. Однако что-то тут было не так. У Камерона, поскольку он спешил, не было времени на дальнейшие разговоры, и он просто тихо сказал:
– Убери эти кальцеолярии, Алекс, дружище! И немедленно посади герань.
Затем он вышел за ворота.
И все же, когда он вернулся домой после посещения больного, Алекс уже ушел, а на клумбе перед домом красовались кальцеолярии.
Это было только начало. А вскоре по городу пошли слухи о странном поведении Алекса Динса. В воскресенье он прошелся по Хай-стрит в одной рубашке и штанах на подтяжках. Накануне днем он попросил у Бейли Пакстона спичку и, не обращая внимания на незажженную трубку, с детским ликованием наблюдал, как догорает яркое пламя. Соседи слышали, как он честил свою сестру Энни, которая вела его домашнее хозяйство, и однажды за обедом, когда она поставила перед ним тарелку с шотландским бульоном, который брат очень любил, он в ярости схватил тарелку и швырнул ее в окно.
Кульминация наступила шесть недель спустя, когда Энни Динс принесла в Арден-Хаус записку от доктора Снодди из Ноксхилла. Записка была адресована Камерону, и текст ее гласил: «Немедленно приходите. Я хочу, чтобы вы подтвердили рецидив опасного сумасшествия».
Был серый, сырой полдень первого сентября, и Камерона прихватила его старая болячка – астма. Он сидел в своем кресле в кабинете с ингалятором из бальзама. Финлей Хислоп устроился в кресле напротив, вернувшись после утреннего обхода, который совершил один.
– Боже мой! Боже мой! – воскликнул Камерон, взяв у Джанет записку и прочтя это безапелляционное послание. – Бедный Алекс! Я прямо-таки опечален!
И он сделал вид, что собирается сбросить с себя плед.
Но Джанет, с порога наблюдавшая за ним, грозно заметила:
