Из зала. Демагог проснулся!
Мсье Дантон. Я не демагог, и я давно уже борюсь с искушением высказаться. Я разоблачу тех, кто бахвалится служением народу. Пришло время дать отпор тем, кто последние три месяца подвергает сомнению храбрость человека, свидетельством бесстрашия которого служит сама революция…
Робеспьер – якобинцам, десятого мая 1792 года: «Чем сильнее вы меня отталкиваете, чем яростнее рвете человеческие связи, тем больше оправданий я нахожу в собственной совести и тем более убеждаюсь, что я прав».
Эпизоды из жизни бриссотинского министерства:
Генерал Дюмурье прибыл в якобинский клуб, в котором состоял. У него была выправка настоящего солдата, на обычно бесстрастном лице отражалась работа ума. На некогда припудренных волосах красовался алый колпак, так называемый фригийский. Он пришел, чтобы припасть к святыне патриотизма (можете использовать любую неуклюжую метафору) и получить отцовский совет и наставление.
Никогда еще министры так себя не вели.
Патриоты с беспокойством поглядывали на Робеспьера – на его лице отражалось презрение.
Мсье Ролан, министр внутренних дел, ожидал в Тюильри представления королю. Придворные в ужасе разбежались. Он не понимал, в чем дело: его чулки являли следы свежей штопки. Церемониймейстер отвел Дюмурье в сторону и прошипел:
– Как его представлять? У него на башмаках нет пряжек!
– Нет пряжек? – развеселился генерал. – Увы, мсье, тогда все потеряно.
– Моя дорогая мадам Дантон, – сказал Эро де Сешель, – какой превосходный обед. Я не прощу себе, если теперь мы начнем говорить о политике.
– Моя жена реалистка, – заметил Дантон. – Она знает, что политика оплачивает обеды.
– Я привыкла, – ответила Габриэль.
– Вы интересуетесь государственными делами, дорогая моя? Или они вас, скорее, утомляют?
Она не успела подумать над ответом, но улыбнулась, чтобы исключить любую двусмысленность того единственного ответа, который она могла дать:
– Я к ним привыкла.
– И мы должны последовать вашему примеру. – Эро повернулся к Дантону. – Если Робеспьер не намерен с ними мириться, его дело. Эти люди: бриссотинцы, роландисты, жирондисты, называйте как хотите, – теперь они у власти. Между ними нет согласья, у них нет стратегии, за исключением военной, а положение все хуже, и они должны это признать.
– У них есть рвение, – заметил Дантон. – Они искусные спорщики. Им не хватает догматизма. А еще эта ужасная женщина.
– И как только этой малышке удалось так прославиться?
Дантон раздраженно фыркнул:
– Мы у них обедали. Лучше не напоминайте.
Вчера вечером они с Фабром провели два невыносимых часа за столом министра внутренних дел. Еда была ужасной. Дюмурье время от времени бормотал: «Мне нужно перекинуться с вами парой слов наедине, Дантон». Однако возможности так и не представилось. За столом царила жена министра. Самого министра усадили в кресло во главе стола. Он подал несколько реплик, и у Дантона сложилось впечатление, что настоящий министр сидит где-то за письменным столом, а здесь усадили его восковую копию, наряженную в ветхий черный сюртук. Дантон испытывал искушение ткнуть министра вилкой, проверить, вскрикнет ли тот, однако он устоял и хмуро уставился в тарелку. В ней был суп без названия, водянистый и мучнистый одновременно. Еще подали крошечную порцию жесткой дичи и репу, хоть и мелкую, но явно не молодую.
Манон Ролан спустилась по большой мраморной лестнице, ловя свое прелестное отражение в венецианском зеркале на стене. Однако платью, которое она надела в этот понедельник, было три года, а плечи скрывала объемная кружевная косынка. Не сдаваться.
Пусть знают, что она не собирается отказываться от обыкновений, свойственных частной персоне. Ей глубоко чужд аристократический лоск. Она никого не будет брать под свое покровительство, а гостям (которые должны являться только по приглашению) придется соблюдать ее правила. Время роскошных салонов прошло, она не намерена заводить двор – ей хватит скромного аккуратного кабинета рядом с мужним. Там, за письменным столом, она станет проводить все время, помогая министру в ежедневных трудах. А если кто-то захочет увидеться с министром наедине, вдали от толпы навязчивых служащих и просителей, она просто черкнет ему записку, и министр примет гостя в ее крохотном убежище, покуда она посидит в сторонке, внимательно вслушиваясь и скромно сложив руки на коленях.
Манон установила свои правила, по которым предстояло работать министерству. Обеды давались дважды в неделю, непритязательная еда, никакой выпивки. Гостям надлежало откланяться около девяти вечера – я готов возглавить исход, прошептал Фабр. Никаких женщин – их болтовня, хвастовство своими нарядами крайне неуместны и не сообразуются с целями, которые преследовали собрания у мадам Ролан.
Этот понедельник выдался непростым. Робеспьер отверг ее приглашение. Пьер Верньо его принял. Ей он не нравился, а с ее предпочтениями в те дни приходилось считаться. У них не было политических расхождений, но Верньо был ленив и приберегал свой ораторский талант для более торжественных тем и случаев. Вот и сегодня его глаза остекленели от скуки. Дюмурье, напротив, был оживлен, но такой живости мадам Ролан не одобряла. Он рассказал по крайней мере один неприличный анекдот, после чего попросил у нее прощения. Она ответила еле заметным кивком, и генерал понял, что завтра в министерстве не миновать таинственных проволочек. Мадам Ролан с легкостью и быстротой усваивала властные привычки.
Фабр д’Эглантин попытался перевести разговор на театр, но она твердой рукой вернула его в правильное русло – маневры, военные и политические, бывший маркиз де Лафайет. Она заметила, как Фабр поймал взгляд Дантона и перевел глаза на голых богинь, резвящихся на потолке. Ей нравился Жан-Батист Луве, сидевший подле нее. Поначалу она сомневалась в нем из-за романа, который он некогда написал, однако нельзя отрицать, что при старом режиме патриотам приходилось несладко, к тому же столь многообещающему журналисту можно простить многое. Редеющие светлые волосы падали Луве на глаза, когда он наклонялся, чтобы поймать каждое ее слово. Ее ярый почитатель. Преданный друг мадам Ролан.
Она беседовала с Луве, но глаза невольно обращались к Дантону. Это Дюмурье настоял, чтобы она его пригласила.
– Мы должны его приручить. У него есть сторонники на улицах.
– Толпа, – заметила она презрительно.
– Думаете, нам не придется иметь дело с толпой? – спросил он.
И теперь этот человек сидел за ее столом, заставляя ее поминутно вздрагивать. Его веселость, показное добродушие и прямота скрывали – но не до конца – непомерные амбиции. Добрый малый, простак, чье сердце осталось на ферме в провинции – таков ли он? Она опустила глаза на его руки с оттопыренными толстыми пальцами, спокойно лежавшие на скатерти. Такими впору убивать, сворачивать женщинам шею, выжимать последний вздох из мужских глоток.
