Верньо поднялся к ней на галерею, и она сдержанно поздравила его с отличной речью – у него и без Манон хватало поклонников. Странной рыжей бестии Верньо едва кивнул.
– Это Теруань, – пояснил он. – Удивительно, что вы ни разу не встречались. Она выступала в клубе якобинцев весной, рассказывала о своих злоключениях в австрийском плену. Ей уступили трибуну. Немногие женщины могут таким похвастаться.
Он запнулся с видом человека, который сам загнал себя в угол. Затравленное, слегка мятежное выражение появилось на его лице.
– Не смущайтесь, – пробормотала Манон. – Я не стану просить у вас трибуну для себя. Я не отношу себя к женщинам-воительницам.
– Да что о них говорить, – сказал Верньо. – Уличные девки.
Она могла бы двинуть его в челюсть, но в словах Верньо содержалось сладостное обещание – ее снова брали в компанию. Манон улыбнулась.
– Уличные девки, – повторила она.
Ребенок энергично толкался у нее в животе. Люсиль едва удавалось сидеть более или менее прямо, не говоря о том, чтобы развлекать гостью.
– Черт, неужто вам не жарко в этой алой хламиде? – спросила она, разглядывая мундир Теруань. – Не пора ли снова одеться в цивильное?
Она заметила, что обшлага мундира обтрепались, а ткань впитала уличную пыль и вылиняла.
– Камиль меня избегает, – пожаловалась Теруань, меряя комнату шагами. – С тех пор как я вернулась в Париж, он обменялся со мной едва ли парой слов.
– Он занят, – сказала Люсиль.
– Ну разумеется. Играет в карты в Пале-Рояле, обедает с аристократами. Как уделить время старому другу, когда на свете столько шампанского, которое нужно выхлестать, и столько пустоголовых сучек, которых нужно отодрать?
– Включая вас, – пробормотала Люсиль.
– Нет, я не из таких. – Теруань остановилась. – И никогда такой не была. Я не спала ни с Камилем, ни с Петионом, ни с одним из двух десятков мужчин, о которых пишут газеты.
– Газеты чего только не напишут, – заметила Люсиль. – Сядьте, пожалуйста, меня раздражает это алое мельтешение.
Теруань и не подумала ее послушаться.
– К примеру, Луи Сюло. Эти грязные «Деяния апостолов»! Почему Луи Сюло до сих пор на свободе, хотелось бы знать? Почему он до сих пор коптит небо?
Может, притвориться, что у меня начались схватки, подумала Люсиль. Она тихо застонала, но на Теруань это не произвело никакого впечатления.
– Почему Камиль вечно выходит сухим из воды? – спросила она. – Когда Сюло надо мной смеется, Камиль смеется вместе с ним, они только и знают, что выдумывать против меня новые пасквили, приписывать мне новых любовников, выставляя меня на посмешище. Но почему никто не скажет Камилю: как ты можешь водиться с Сюло и называть себя патриотом? Скажите, Люсиль, почему так происходит?
– Не знаю. – Люсиль покачала головой. – Это тайна. Возможно, это как в семье – одному из детей всегда позволяется больше, чем прочим? Наверное, так и с революциями.
– Но я страдала, Люсиль. Я сидела в тюрьме. Почему никто не хочет войти в мое положение?
Господи, подумала Люсиль, вот зарядила, теперь до вечера не уймется. Шатаясь, она встала. Теруань была готова расплакаться. Заквохтав, как наседка, Люсиль положила руку на плечо гостьи, мягко направив ее к синей кушетке.
– Жанетта, – позвала она, – принесите мне лед. Чего-нибудь холодного, чего-нибудь сладкого.
Под алой тканью рука гостьи была суха и горяча.
– Вы больны? – спросила Люсиль. – Анна, детка, что с вами сделали?
Прижимая сложенный носовой платок к вискам Теруань, она видела себя со стороны, словно глазами залетного ангела, и думала, все-таки я святая, забочусь об этой лгунье.
Теруань сказала:
– Вчера я пыталась поговорить с Петионом, а он притворился, что меня не узнал. Я хочу поддержать людей Бриссо, а они делают вид, будто меня не существует. А я существую!
– Конечно существуете.
Теруань опустила голову. Слезы полились из ее глаз.
– Когда родится ребенок?
– Доктор сказал, на следующей неделе.
– У меня был ребенок.
– Что? Правда? Когда?
– Она умерла.
– Простите.
– Ей было бы… даже не знаю. Прошло много лет. Теряешь счет времени. Она умерла весной, до взятия Бастилии. Хотя нет, в восемьдесят восьмом, я почти ее не видела. Она жила у приемной матери, и каждый месяц я отсылала ей деньги, отовсюду, где бы ни была, из Италии, Англии. Но это не значит, что я бессердечная, Люсиль, это не значит, что я ее не любила. Она была моей доченькой.
Люсиль снова опустилась в кресло, прикрыв руками свое извивающееся дитя, и нахмурилась. Что-то в тоне Теруань – что-то, чему было трудно подобрать название – заставляло сомневаться в правдивости ее слов.
– Как звали вашу дочь? – спросила она.
– Франсуаза-Луиза. – Теруань разглядывала свои руки. – Однажды мы снова будем вместе.
– Непременно, – сказала Люсиль. Наступило молчание. – Хотите рассказать мне об австрияках?
– Да, австрияки. Они очень странные. – Теруань запрокинула голову, рассмеялась двусмысленным, деланым смехом. Пугало, как она резко меняет тему разговора, переходя от слез к смеху. – Они хотели, чтобы я рассказала им всю свою жизнь с самого рождения. Где вы были такого-то числа, месяца, года? Я отвечала, что не помню. Позвольте освежить вашу память, мадемуазель, говорили они и вынимали долговые расписки, квитанции, счета из прачечной. Меня пугали эти клочки бумаги. Выходило, что с тех пор, как я научилась писать, проклятые австрияки за мной следили.
Люсиль подумала: если хотя бы половина из этого правда, то что им известно о Камиле? О Жорж-Жаке?
– Вы же понимаете, что это невозможно, – сказала она.
– Откуда вы знаете? У них был контракт, который я подписала в Англии с итальянским учителем пения, моим антрепренером. И мне пришлось признать, что это мой почерк – я помню, как я его подписывала. Итальянец должен был улучшить мою технику, а я расплатилась бы будущими гонорарами. Я подписала этот контракт, Люсиль, одним туманным вечером в Лондоне, в Сохо, в доме моего учителя на Дин-стрит. А теперь скажите, если сможете, как этот клочок бумаги перенесся из Лондона на стол коменданта тюрьмы в Куфштайне? Если они не следили за мной все это время, как они сумели его раздобыть? – Внезапно она снова рассмеялась, глупым, тревожным смехом. – Я подписала эту бумагу, а ниже добавила: «Анна Теруань, девица». И они давай меня спрашивать, кто такой этот англичанин мистер Девиц? Вы вступили с ним в тайный брак?
– Вот видите, – сказала Люсиль. – Выходит, они не знали про вас всего. А Куфштайн, на что он похож?
– Он стоит прямо на скале, – сказала Теруань. И снова ее настроение изменилось, теперь она напоминала добрую старую няньку, которая мирно повествует о минувших годах. – Из окна моей камеры я видела горы. У меня был белый стол и белый стул. – Она нахмурилась, словно пытаясь вспомнить. – Когда меня заперли, я все время пела. Я исполнила все арии, которые знала, все уличные песенки. Когда я допевала до конца, то начинала сначала.
