– Уйти?
– Бежать.
– И это все, что вы готовы мне предложить, друг Ленде?
– Я хочу, чтобы вы остались в живых. Робеспьер – пророк, мечтатель, но я спрашиваю, много вы знаете мечтателей, способных возглавлять правительство? Когда его не станет, кто будет управлять республикой, если не вы?
– Мечтатель? Пророк? Весьма убедительно, – сказал Дантон. – Но если я решу, что этот желтушный евнух что-нибудь против меня замышляет, я сверну ему шею.
Ленде откинулся на спинку кресла:
– Не знаю, Камиль, может быть, вы заставите его задуматься.
– Видите ли… моя позиция… несколько двойственна.
– Чертовски подходящее для вас слово, – заметил Дантон.
– Сегодня на заседании Сен-Жюст выступил против вас, Камиль. А еще Колло и Барер. Робеспьер позволил им договорить, после чего заметил, что вас сбивают с пути более сильные личности. А Барер заявил, что им надоело выслушивать одно и то же и что у Полицейского комитета, у Вадье есть доказательства. Робеспьер взял у него бумаги, сунул их под свои, поставил сверху локти. И тут же сменил тему.
– И часто он так поступает?
– Крайне часто.
– Мне придется обратиться к народу, – сказал Дантон. – Народ должен знать, что за правительство им управляет.
– Эбер постоянно взывает к народу, – заметил Ленде. – Комитет считает это призывами к мятежу.
– Кто такой Эбер в сравнении со мной?
– А народу все едино, – сказал Ленде. – Ему нет дела до того, кто выплывет, а кто пойдет ко дну: вы, Эбер или Робеспьер. Люди устали. Они ходят на суды ради развлечения. Это лучше театра. Потому что кровь настоящая.
– Похоже, вы отчаялись, – заметил Камиль.
– О, отчаяние не по моей части. По поручению комитета я занимаюсь продовольственным снабжением.
– Значит, у вас есть перед ним обязательства.
– Да. Поэтому я больше сюда не приду.
– Ленде, если меня ждет успех, я вспомню вашу службу.
Робер Ленде кивнул: комичный, немного смущенный поклон. Он принадлежал к другому поколению – таких, как он, создала революция. Настойчивый, здравомыслящий, он был занят выживанием, день за днем, от понедельника до четверга. О большем он не просил.
Немного жесткой риторики в секциях: маленькая демонстрация у мэрии. Двадцать третьего вантоза Сен-Жюст зачитал обращение к Конвенту, в котором раскрыл вдохновленный врагами из-за границы заговор некоторых весьма известных фракционеров, направленный на то, чтобы сместить законное правительство и уморить Париж голодом. Ранним утром двадцать четвертого вантоза за Эбером и его сторонниками пришла полиция.
Робеспьер. Я теряюсь в догадках, какую цель, по мнению наших друзей, могла бы преследовать эта встреча.
Дантон. Как продвигается суд?
Робеспьер. Все идет гладко. Надеемся завтра завершить. Впрочем, возможно, вы спрашивали не про Эбера? Фабра и Эро вызовут через несколько дней. Запамятовал дату, но Фукье знает точно.
Дантон. Вы же не пытаетесь меня запугать этой вашей безжалостной скрупулезностью?
Робеспьер. Вы уверены, что я настроен против вас. Я просил одного: отрекитесь от Фабра. К несчастью, некоторые утверждают, что его следует судить вместе с вами.
Дантон. А что думаете вы?
Робеспьер. К вашим бельгийским делам есть вопросы. Однако я больше виню Лакруа.
Дантон. Камиль…
Робеспьер. Никогда больше не заговаривайте при мне о Камиле.
Дантон. Почему?
Робеспьер. Во время нашей последней встречи вы оскорбляли его. Говорили о нем с презрением.
Дантон. Воля ваша. В декабре вы соглашались, что террор необходимо смягчить, что невиновные…
Робеспьер. Мне не по душе ваша горячность. «Невиновными» вы называете тех, «кого по тем или иным причинам я оправдываю». Однако это не критерий – вину определяет суд. И если это так, то до сих пор ни один невиновный не пострадал.
Дантон. Господи! Я не верю своим ушам. Он говорит, ни один невиновный не пострадал.
Робеспьер. Надеюсь, вы не собираетесь снова залиться слезами. В отличие от Фабра это вам не к лицу.
Дантон. Я обращаюсь к вам в последний раз. Мы с вами – единственные, кто может управлять этой страной. Признаемся, мы не любим друг друга. Но вы же не подозреваете меня в заговоре – как и я вас. Есть люди, которые порадуются, если мы погубим друг друга. Давайте усложним им жизнь. Давайте действовать сообща.
Робеспьер. Большего я не желаю. Я ненавижу фракции. Как и насилие. Однако не лучше ли при помощи насилия уничтожить фракции, чем наблюдать, как идеи революции извращаются в неправильных руках?
Дантон. Это вы обо мне?
Робеспьер. Вы слишком много толкуете о невиновных. Где они, эти ваши невиновные? Я их не встречал.
Дантон. Вы смотрите на невинность, а видите вину.
Робеспьер. Если бы я исповедовал вашу мораль и принципы, мир перевернулся бы. Я больше не видел бы нужды в наказании. Не стало бы ни преступников, ни преступлений.
Дантон. Господи, я больше ни минуты не вынесу ни вас, ни этот ваш город. Я увожу жену и детей в Севр. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.
Севр, двадцать второе марта, или второе жерминаля.
– А вот и вы, – сказала Анжелика. – И распогодилось как по заказу.
Она расцеловала внуков, оглядела Луизу и нашла повод потрогать ее за талию. Луиза послушно чмокнула ее в щеку.
– А почему не приехали все? – спросила Анжелика. – Камиль с семейством. И старики могли бы присоединиться, комнат тут предостаточно.
Луиза отметила про себя, что Аннетту Дюплесси следует отныне именовать старухой.
– Нам захотелось побыть в одиночестве, – сказала она.
– Неужели? – Анжелика пожала плечами – у нее такое желание не возникало никогда.
– Как пережил мой старый друг Дюплесси выпавшее на его долю испытание? – спросил мсье Шарпантье.
– У него все хорошо, – ответил Дантон. – Правда, постарел. Впрочем, с таким зятем, как Камиль, это немудрено.
– У меня благодаря тебе тоже хватает седых волос, Жорж.
– Как пролетели года! – сказала Анжелика. – Я помню Клода привлекательным мужчиной. Глупым, но весьма привлекательным. – Она вздохнула. – Я бы хотела заново пережить последние десять лет – а ты, дочка?
– Нет, – ответила Луиза.
– Сейчас ей было бы шесть лет, – сказал Дантон. – Но, черт возьми, и я бы не отказался! Кое-что я бы изменил.
