Все эти вопросы заслуживают отдельного обсуждения. Почти во всех случаях мы будем ссылаться на опыт Второй мировой войны. И в новых методах борьбы, как и в большинстве других вопросов, вторым по значению после опыта идет здравый смысл.
Политические ограничения психологической войны
Политика оказывает огромное влияние на содержание психологической войны. Отношения двух воюющих сторон вовсе не прерываются, наоборот, в годы войны они становятся еще более интенсивными и болезненными, хотя и ненормальными. Каждая сторона проявляет живейший интерес к своей противнице, к событиям, которые происходят в ней, и к ее слабым сторонам. Во время Второй мировой войны армейские службы, правительство и народ Соединенных Штатов думали о Японии гораздо больше, чем за двадцать лет мирного времени. Имена японских деятелей становились сенсацией. Цели японцев и их слабые стороны были объектом ненависти – и наряду с ней – объектом самого пристального изучения.
Каждая из воюющих сторон пыталась обернуть интересы врага во благо себе. Пропагандисты этих стран старались преподносить противнику такие новости, какие он хотел услышать, но в такой форме, которая позволила бы снизить его боевой дух, создать недоверие к его политике и заставить различные группировки у него в тылу враждовать между собой. Пропагандисту иногда кажется, что пропаганда дает ему такие возможности, каких не имеет никто другой, и пользуется ими, хотя национальная политика запрещает это. Пропагандист, который в своем стремлении достичь цели забывает об ответственности, часто губит свою репутацию.
Сотрудники немецкого радио, которые в своих программах на Восточную Европу усиленно подчеркивали антикапиталистический характер национал-социализма, вскоре обнаружили, что Би-би-си выбирает из их программ самые грубые высказывания и транслирует их слушателям Западной Европы, где немцы выставляли себя борцами с большевизмом и защитниками частной собственности. Американцы нападали на немцев за то, что они сотрудничают с японскими макаками; японцы передавали их высказывания китайцам, которых тоже возмущало это прозвище. Но самым знаменитым примером пропаганды, ударившей рикошетом по ее автору, стала известная фраза Джеймса Блейна о любителях рома, папистах и бунтовщиках, из-за которой, вероятно, он и проиграл Гроверу Кливленду президентские выборы 1884 года. Эту фразу использовал республиканский священник из Нью-Йорка в борьбе против демократов, подчеркнув, что мокрые (противники сухого закона), католики и южане имеются и в Демократической партии. (Может быть, фраза Блейна и содержала долю истины, но никому не понравились употребленные им эпитеты. Это высказывание сыграло определенную положительную роль, поскольку оно вдохновило республиканцев на борьбу, но урон, нанесенный им, оказался гораздо большим – оскорбленный противник с удвоенной силой ринулся в бой. Кроме того, многие люди, остававшиеся в стороне от политических склок, тоже почувствовали себя оскорбленными.)
Однако трудно бывает сохранить равновесие между внутренней политикой и психологической войной на полях сражений. Чем ближе к врагу находится офицер-пропагандист, тем сильнее ему хочется заставить его подчиняться. Зачем ломать себе голову, как поаккуратнее сформулировать несколько фраз, когда твои слова могут спасти людей, технику и время? К сожалению, фраза, которая помогла одержать победу на поле боя, может вызвать раздражение в тылу, а враг, несомненно, подхватит ее и использует в своих целях. Аналогичным образом, пропаганда среди мирного населения может повредить фронту. Делайте все возможное – экономьте жиры! – этот лозунг кажется совершенно бессмысленным для солдат.
Мы хотим продемонстрировать это на примере пропагандистской проблемы, с которой столкнулись американцы, говоря о японском императоре. Американскому правительству очень помогло бы, если бы радио и газеты называли его макакой, свиньей, сумасшедшим, знахарем или как-нибудь еще; некоторые люди так и делали. Но, если бы это правительство разрешило оскорблять японского императора, чтобы вызвать к нему ненависть среди американцев, то японцы были бы крайне возмущены. В результате Америка потеряла бы гораздо больше, чем приобрела. Если бы русские пообещали – и в одном случае, как нам известно, они так и сделали – обеспечить немцам хорошее питание и теплую зимнюю одежду, – то нацисты рассказали бы об этом мирному населению России, которое сильно возмутилось бы, узнав, что Сталин заботится о том, чтобы немцы не мерзли и не голодали, в то время, когда простые люди умирают с голоду. Работая с врагом, очень полезно описывать, в каких прекрасных условиях содержатся его военнопленные, но аудитория в тылу этого не поймет. Для своей аудитории иногда бывает полезным изображать солдат противника как безумцев, не знающих жалости, как животных в человеческом обличье, как жестоких дегенератов и т. д., но если эти описания попадут в руки врага, то его пропагандисты непременно сообщат об этом народу своей страны, и их автор только пострадает от этого.
Более того, специалисты, занимающиеся психологической войной, не должны забывать, что ее конечной целью является успешное завершение обычной войны. Для этого нужно, чтобы боевые действия были прекращены, а нации возобновили мирные отношения, хотя и на новой основе. Пропаганда, которая слишком много обещает врагу, разъярит и союзников, и население в тылу. И наоборот, пропаганда, призывающая к кровавой мести, наносит вред сторонникам мира во вражеском лагере, если таковые имеются. Ни одна из великих держав, участвовавших во Второй мировой войне, не давала никому точных обещаний, как будут проходить границы государств после нее. Они отделывались лишь общими фразами, помня, что конкретное обещание обрадует одну сторону, но возмутит другую; более того, не получив никаких обещаний, эти стороны будут только сильнее сражаться. Если бы французы не знали, что получат после войны Эльзас, то они воевали бы гораздо активнее, но, если бы им пообещали Эльзас, они стали бы считать, что дело улажено, и начали бы просить отдать им что-нибудь еще. А тем временем другие страны, тоже зарившиеся на Эльзас, огорчились бы или потеряли интерес к делу. Поэтому вопрос о послевоенных границах был очень выгоден для пропаганды.
Президент Рузвельт, стремясь вывести США в мировые державы, пообещал Китаю Маньчжурию, корейцам – Корею, в свое время, а французам – сохранение Французской колониальной империи. Более никаких конкретных обещаний он не давал. Англичане в годы Первой мировой войны пообещали Палестину одновременно арабам и евреям (что только ухудшило и без того непростую ситуацию) и в результате породили кризис, который не удалось разрешить и много лет спустя.
Определение врага
Другая, тоже очень важная связь пропаганды с политикой проявляется в определении природы врага. В ходе боевых действий очень легко (большую часть времени) сказать, кто твой враг. Это человек в чужой форме, говорящий на другом языке, имеющий другой цвет кожи и своеобразные особенности психики. В психологической войне определить, кто твой враг, не так просто. Опытный пропагандист попытается убедить вражеских солдат, что его враг – не они, а кто-нибудь другой – король, фюрер, элитные войска, капиталисты. Он создает такие ситуации, в которых можно сказать: «Мы воюем не с вами». (Но после сильных бомбежек или минометных обстрелов такое лучше не говорить.) Мы воюем с тем-то и тем-то, которые вас обманули. Самой эффективной оказалась в этом плане советская пропаганда в годы Второй мировой войны. Еще до конца войны она создала целую галерею реакционных немецких генералов, выступающих на стороне русских, и внушила немцам, что дилетант Гитлер погубил прекрасную немецкую армию в ходе непрофессионально подготовленных военных кампаний. А незабвенный лозунг Иосифа Сталина «Гитлеры приходят и уходят, а народ Германии, а государство германское – остается» дал русской пропаганде возможность заявлять, что враг советской армии вовсе не Германия, а нацизм. Это было превосходное психологическое оружие, поскольку русские уже выдвинули пропагандистский тезис о том, что простые люди (рабочие и крестьяне) автоматически – благодаря принадлежности к классу трудящихся – находятся на стороне государства рабочих России. Таким образом, за бортом осталось не так уж много немцев.
