– В ноябре. Я уже начал разбирать вещи, – ответил ей отец.
Я неверяще посмотрела на маму. Стенли рассказывал так, словно это задумывалось уже давно. Никогда прежде я не чувствовала такой обиды.
– Разве… разве еще не рано? Вы же познакомились только в начале года, – вырвалось у меня.
– Верно, – сказал Стенли и большим пальцем погладил маму по плечу. – Но мы уверены друг в друге. А зачем тогда ждать?
Мне искренне хотелось считать его фразу романтичной, однако вместо этого внутри нарастало беспокойство. Возможно, Стенли тот самый – пусть и нестандартный – принц из сказки, которого мама ждала много лет. Но я все равно не хотела, чтобы он переезжал к нам.
Ведь это дом, который мы унаследовали от бабушки. Дом, в котором мы жили с тех пор, как мама подвела окончательную черту в их отношениях с папой. Я не хотела, чтобы этот бег по кругу начался заново. Каким бы хорошим ни казался Стенли… это первый настоящий дом, который у меня когда-либо был. Я навещала маму почти каждые выходные. Моя комната там – все еще мой оазис, я даже не забрала с собой в Вудсхилл все вещи, так часто приезжала. Если Стенли сейчас поселится там, а эти отношения однажды закончатся – а они точно закончатся, – то это настолько важное для меня место будет навсегда уничтожено.
Я знала, что это эгоистичные мысли, и стыдилась этого; но в то же время ничего не могла поделать с тем, что творилось у меня в душе.
– Было бы здорово, если бы вы помогли, – добавил Стенли.
– А что насчет бунгало? – спросила Доун. Теперь и в ее голосе я уловила легкое колебание, хотя она явно прикладывала гораздо больше усилий, чтобы скрыть это от своего отца.
– Я подумываю его сдавать. Так оно и дальше останется в нашей собственности, но не будет простаивать без дела и рушиться. На следующей неделе у меня назначена встреча с риелтором.
На мгновение вид у Доун стал нерешительным. Затем вернулась ее невозмутимая улыбка.
– Звучит неплохо. Я соберу своих друзей, а потом мы вынесем все из дома. Просто дайте знать, когда вам понадобится помощь.
Меня мучил вопрос, как ей это удавалось. Как она могла просто смириться с мыслью, что придется сгрести в охапку всю свою старую жизнь и попрощаться с ней? Мне в этот миг казалось, словно земля уходит из-под ног.
– У нас надо освободить только кабинет, – сказала мама. – Ну и в целом немного прибраться.
Я кивнула, все еще как будто оглушенная.
– Жду не дождусь, – откликнулся Стенли и улыбнулся всем нам. – Чувствую себя счастливейшим человеком на земле. – В конце концов он поднял свой бокал.
Я же так сильно стиснула свой пустой, что казалось, он в любой момент лопнет.
– За нас четверых, – произнес Стенли.
Симпатия к нему и Доун боролась во мне с прошлым и страхом вновь наблюдать, как мама снова совершит ту же ошибку. Когда к нам подошел официант, я заказала себе еще один коктейль в надежде, что он изгонит холод из моих вен и заглушит бушующую в теле панику.
Алкоголь заменил страх злостью. Злостью на прошлое, злостью на маму. После их торжественного объявления остаток вечера тянулся как резина. Я пыталась поддерживать разговор, но бо́льшую часть времени витала мыслями где-то далеко. Почти ничего не ела и в результате – игнорируя мамин ледяной взгляд – отдала свою тарелку практически нетронутой. Я ужасно себя чувствовала и ненавидела маму за то, что она поставила меня в такое положение.
Когда Стенли и Доун наконец подвезли нас до дома, я не смогла больше сдерживаться. Стоило двери закрыться за нашими спинами, я развернулась к маме и укоризненно уставилась на нее.
– Не надо так на меня смотреть, – сказала она и сняла пальто.
– Это как же? – Мой тон звучал как чистейшая провокация.
Мама приподняла бровь.
– Ты была сегодня целиком и полностью не права, Эверли.
Я молчала, поскольку знала, что наверняка пожалею о словах, которые так и хотели сорваться у меня с языка. Просто скрестила руки на груди.
– Мне казалось, ты рада за меня, – продолжала мама.
Теперь я фыркнула:
– А чему мне радоваться? Что ты утаила от меня, насколько все серьезно у вас со Стенли? Тому, что вы, похоже, перепрыгнули через пару этапов развития отношений и уже хотите жить вместе, хотя еще и года не встречаетесь? Ему вообще известно о папе?
У мамы сошли все краски с лица. Она сжала в тонкую линию побелевшие губы. Я видела, как у нее затряслись руки.
– Нет, неизвестно. И пусть так и остается.
– Да ты же не серьезно, мам! – в шоке выпалила я. Потом в голове промелькнула одна мысль. – Это из-за денег? Если да – я найду работу. Могу отказаться от квартиры в Вудсхилле и ездить в университет туда-обратно, если все настолько плохо.
Она молча повесила пальто на плечики в гардеробе. Затем повернулась ко мне и покачала головой:
– Эверли, по-моему, ты что-то путаешь. Мои отношения тебя вообще не касаются.
Я почувствовала, как к щекам приливает жар – такая меня охватила ярость. Много лет я делала все, просто все, чтобы она была счастлива… а она так меня предала?
– Очень даже касаются. Бабушка позволила нам переехать сюда, потому что хотела, чтобы у нас появилось место, где мы будем в безопасности. А не для того, чтобы ты жила тут с новым приятелем и снова все испортила из-за своих разрушенных отношений!
Мама отпрянула, словно я дала ей пощечину. Я тут же вскинула руки, капитулируя. Я уже собиралась извиниться, однако она меня опередила.
– Думаю, всем будет лучше, если ты сейчас пойдешь спать, – холодно произнесла мама и развернулась на пятках. – Не забудь выключить свет.
Я смотрела ей вслед, пока она не пересекла коридор и не закрыла дверь в свою спальню. Лучше бы она ей хлопнула. Тишина давила на уши, а в груди вдруг стало очень тесно.
Сглотнув ком в горле, я отправилась наверх, к себе. Белая комната с книжными полками над кроватью, светящимися звездами на потолке и цветами в горшках на подоконнике всегда была моим тайным убежищем. Я уже чуть больше года жила в Вудсхилле, но все равно считала своим домом именно ее, хотя мы переехали сюда только четыре года назад.
Интересно, как долго еще сохранится подобное чувство? Что произойдет, если здесь поселится Стенли? Уверена, тогда я больше не сомкну глаз. Не смогу, потому что буду бояться, что маме снова понадобится моя помощь.
Я не доверяла ни одному мужчине рядом с ней – даже Стенли, пусть за прошедшие месяцы он ни разу не вызвал у меня ощущения, что использует маму или относится к ней несерьезно. Скорее наоборот: всякий раз, когда мы с ними встречались, я чувствовала, как много она для него значит.
Сначала я радовалась за них обоих. После того как закончились последние мамины отношения, она полгода страдала и плакала почти при каждом нашем телефонном разговоре. В то время я так часто вспоминала о папе. О синяках у мамы на руках, о его криках, разносившихся по нашей прежней квартире. Давление в груди становилось все сильнее, пока меня накрывали воспоминания. Я моргнула, чтобы избавиться от них, однако это не особенно помогло.
