«Хорошо-хорошо», – подумал он и заговорил так резко, что ощутил резь у корня промежности:
– Да? Что теперь?
– Привет, Эрик… Знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать, но… – Нервное покашливание.
Хватка ослабла, пальцы разжались, и тряпка упала на пол. Эрик последовал ее примеру, и колени застонали, когда он опустился на корточки; суставы тревожно ослабли, и задница ощутила через брюки жесткий холод бетона.
– Эрик? Просто послушай, хорошо? Пожалуйста.
Эрик искал гнев – и легко нашел его в глубине живота. Нашел и крепко ухватился.
– Черт возьми, я…
– Я – придурок, ясно? Я не заслуживаю тебя как брата. И я не заслуживаю никакого прощения…
– Не в этой жизни.
– Я преступил черту. То, что я сделал… это было бессовестно. Позорно…
«Джим пресмыкается», – подумал Эрик. Он использует громкие слова, только когда пресмыкается.
– Пошел ты, Джим! Проваливай!
Пауза.
– Ладно, ладно… Не могу сказать, что ожидал чего-то другого.
«Голос брата звучит увлеченно; пристыженно, но увлеченно. Ублюдку все это нравится».
– Если тебе есть что сказать, предлагаю продолжить. Потому что после этого разговора я больше никогда не захочу с тобой общаться. Ни с тобой, ни с Мэгги.
– Мы прошли и не через такое. Мама и папа…
– Не смей.
– Я скучаю по тебе, братишка. Мне очень, очень жаль, – сказал Джим с искренним раскаянием. – Если б я мог вернуться в прошлое…
Сжало горло. Эрик почувствовал, что его злобная решимость начинает испаряться. Может быть, дело было в звуке голоса брата, услышав который он понял, как сильно ему не хватает этого теперь. Он все еще был на расстоянии многих световых лет от прощения Мэгги, но, возможно, мог бы попытаться зарыть топор войны с Джимом…
Взгляд упал на почти пропавшую полоску белой кожи, напоминавшую об отсутствующем кольце на левой руке, и он снова ощетинился. Выбросить эту мысль из головы. Он не готов простить и забыть.
Даже близко нет.
Джим ответил на молчание Эрика долгим вздохом.
– Ладно, – сказал он, как будто это все решило. – В любом случае, я звонил из-за Мэгги.
– А что такое?
– Послушай, знаю, я не в том положении, чтобы просить о каких-либо одолжениях…
– Ты все правильно понял.
– Могу я просто пофантазировать, пожалуйста?
Любопытство взяло верх над злостью.
– В чем дело?
– В последнее время у Мэгги трудная ситуация – ты слышал о выкидыше… – Джим сделал паузу, вероятно, ожидая какого-то ответа.
Эрик не собирался доставлять ему такое удовольствие.
– Ты можешь думать, что она не чувствует вины за… за то, что произошло, но правда в том, что она чувствует. Ей действительно больно из-за всего этого. Ты же знаешь, какая она – терпеть не может, когда кто-то расстраивается из-за нее… – Джим выдержал паузу. – Не ест и не спит. У нее депрессия. Я беспокоюсь о ней…
– Так что? – Как бы ни хотелось Эрику представлять Джима этаким беззаботным фланером, каким он был и в двадцать, и в тридцать, и даже в сорок с небольшим, теперь он начинал понимать, что интерес его брата к Мэгги глубже, чем дешевая интрижка.
«Боже мой, он действительно любит ее, – подумал Эрик с чем-то большим, чем просто удивление. – Джим влюблен в мою бывшую жену. Мою Мэгги».
– Не мог бы ты быть с ней немного помягче? – попросил Джим. – Мы… Я… Я не в том положении, чтобы просить о сочувствии, но это серьезно. Она потеряла ребенка, и я беспокоюсь, что это случилось из-за того…
– Остановись, – сказал Эрик. Он был совершенно опустошен и больше не скорбел и не злился. Все кончено. Только что. – Я не могу сделать это прямо сейчас, Джим. Просто не могу. Я буду помягче с Мэгги, но не буду отвечать на все ее звонки. И на твои тоже. Я не прощаю никого из вас и сомневаюсь, что когда-нибудь прощу. Тебе придется жить с этим точно так же, как я научился жить с тем, что ты со мной сделал.
– По крайней мере, давай…
– Я сказал то, что должен был сказать. Если вы с Мэгги так сожалеете, как утверждаете, то вы оба будете уважать мои желания. Если когда-нибудь придет время и мне захочется обратиться к тебе, я знаю, где тебя найти. Совершенно очевидно, что теперь вы живете в моем доме.
Джим попытался сказать что-то, но Эрик отключился.
– Придурок, – пробормотал он, снова убирая телефон в карман, и покачал головой. – Господи Иисусе, ну и денек…
(Знаешь, она была права. Мэгги. Ты не можешь вечно избегать этой ситуации с Джимом.)
– Но могу избегать ее какое-то время, – сказал Эрик, подхватывая моток изорванного синего шелка. Бросил его в мусорное ведро и захлопнул крышку. – И нельзя говорить про быка, когда прячется только один…
Эрик остановился как вкопанный. Что, черт возьми, это должно было означать? И что, твою мать, за бык?
Уперев руки в боки, Эрик заявил тихой, пустой комнате:
– Хорошо, хватит – значит, хватит. Тебе нужно взять себя в руки.
Он закончил разбираться с Мэгги и Джимом. Закончил спорить с невидимыми спутниками. Хватит чувствовать себя дерьмово. Несмотря на то что его жизнь все еще не была идеальной (хотя когда это было вообще?), ему наконец удалось вернуть ее (слегка) в нужное русло и даже представить себе какое-то подобие будущего без бывшей жены.
По-детски топнув ногой, он добавил:
– Хм. Это верно. Сегодня вечером, прямо здесь, прямо сейчас, ты возьмешь себя в руки.
Эрик тоже верил в себя. Но когда он подошел к сундуку, чтобы вернуться к делу, внутренности поднялись и заурчали в горле. Он снова споткнулся о бутылку с чистящим средством, когда вбежал внутрь, чтобы успеть блевануть в унитаз.
Глава 17
В детстве у Эрика был кокер-спаниель, девочка по имени Люси. Изначально Люси предназначалась Джиму, но вскоре после того, как отец привел ее щенком домой, стало ясно, которому из братьев собака отдает предпочтение. Несмотря на неоднократные попытки Джима подкупить животное – пищащие игрушки, косточки, вяленое мясо, – именно Люси и Эрик стали закадычными друзьями и не расставались в те дни, когда Эрик не ходил в школу.
Обычно Люси приходила в комнату Эрика каждую ночь, когда он спал, запрыгивала на кровать и сворачивалась пушистым комочком на покрывальце, которое Эрик стелил для нее в ногах. При этом Люси никогда не будила Эрика, но какая-то часть его всегда знала, что она рядом, и ее дыхание и тепло всегда приносили уют и покой.
Эти приятные воспоминания детства всплыли в памяти Эрика, когда он ощутил некую тяжесть, лежащую в ногах кровати. Однако, в отличие от Люси, это не принесло никакого комфорта. Оно испускало нездоровую энергию, зудящее излучение нагретого корпуса ноутбука. Что бы это ни было, оно и дышало иначе, совсем не так мягко, как его любимая собака. Оно хрипело и протяжно вздыхало, наводя на мысль, что каждый болезненный вдох может быть последним.
