Снова приблизив к глазам книжку, продолжила чтение.
«Любой дневник принято начинать рассказом о собственном детстве, девичестве или на худой конец рассказами о волнениях и страхе, связанными с замужеством. А я желаю начать с иного, со встречи, разделившей мою жизнь на две половины, ту, что и не стоило проживать, поскольку теперь все прежние года кажутся нелепыми и пустыми, и ту, когда встретила Его. Да, дорогая родственница, вероятно, я заслужу твое порицание этим пояснением, но хочу быть откровенной до конца: меня к тому времени благополучно отдали замуж еще весьма юной. Муж был гораздо старше и родовит, а также обеспечен. И здесь удивляться нечему, для любой семьи девочка – это капитал, которым стоит выгодно распорядиться. Но я не желаю говорить о супруге, не желаю говорить ни о ком другом, кроме самого удивительного мужчины моей жизни. Не думаю, что ты способна понять эмоции, которые мне довелось испытать, а потому, кроме чар маскировки, я вдохнула в этот дневник эхо собственных чувств. Пускай только отголосок, но ты сумеешь ощутить и, возможно, не будешь судить столь строго. Отсюда и начнем, милая родственница. Закрой глаза, а ладонь оставь поверх страницы, и ты станешь мной».
Сама бы не рискнула последовать этому совету, но едва дочитала до точки, как из груди вышибло дух, я зажмурилась совершенно непроизвольно, а рука и так сжимала книжку. Даже не успела толком понять, что произошло, когда полумрак спальни взорвался яркими красками солнечного дня, а кругом возникли декорации, более подходящие некоему дворцу, чем Мэнэр-холлу. Зажужжали девичьи голоса, запели птицы, бабочки порхали среди красочных цветов, а дорожка в центре зелени красивого дворцового сада внезапно делала изгиб.
Я уже собралась идти дальше, когда девушки, окружавшие меня, замешкались, затем подались прочь с дорожки, утягивая следом и приседая в поклоне, чтобы пропустить небольшую процессию. Это явно были вельможи, а некоторые лица мужчин оказались даже знакомы, кроме одного, в самом центре группы. Ни шок, ни удивление, ни восторг, запечатавший безмолвием мои губы, не в состоянии отразить полнейшего смятения чувств, охвативших все существо. Вероятно, мне довелось узреть божество, спустившееся в озаренный солнцем сад.
Он был прекрасен. Словно высшее создание, не признающее суеты этого мира. Ни малодушные страсти, ни мелкие человеческие чаяния, ничто не смогло бы нарушить спокойную безмятежность чистого неземного взгляда самых удивительных из виденных мною глаз, словно чистейшая морская вода тропических источников.
Я замерла, застыли и подруги, а процессия миновала, и мужчина не взглянул на меня, но я его узнала. Та другая я, что читала дневник юной супруги некоего родовитого человека, та другая, что помнила себя среди чужих воспоминаний и видела прежде это лицо. Знала, как выглядит изможденное тело под широким пальто. Угадывала в необычных прозрачных глазах холод спрятанной в глубине опасности, когда он почти равнодушно спрашивал мое имя. Сейчас эти глаза безмятежно смотрели вдаль поверх всех голов, которые казались намного ниже. Все кругом ощущались едва ли не карликами, окружившими высокую стройную фигуру, не из-за их реального роста, но благодаря совершенно особой ауре, окружавшей «божество».
– Кто это? – принялась тормошить одну из подруг.
– Доверенное лицо владыки, светлейший кардинал Эйден.
Подруга даже не уточнила, о ком я спрашивала. Вероятно, с полуслова поняла, чей облик мог привлечь внимание среди остальных мужчин.
– Светлейший?
– И верховный магистр.
– Это все регалии?
– Малая часть.
– Он очень влиятелен, – зашептала вторая из приятельниц. – Говорят, доверие владыки к нему безгранично.
Ох! Я с огромным трудом вынырнула из омута чужих воспоминаний, словно вытягивала себя из трясины. Болезненное состояние: в горле пересохло, голова кружилась, в груди кололо. Знакомые ощущения, такие похожие на уже испытанные, но только не несколько веков назад, а совсем недавно, буквально вчера.
Упала на подушку, а книгу бросила на тумбочку. Я больше не хотела к ней прикасаться. Казалось, пробуду в чужом мире еще немного и в этом просто перестану существовать. Дышалось до сих пор с трудом и сердце колотилось. «Ана», – прозвучало в голове. Так ясно, так отчетливо, что в испуге принялась озираться, почти ожидая увидеть в комнате Его.
Эйден, вот как его зовут. Эйден.
В спальне было пусто. Окна закрыты. Ни сквозняка, ни шепота ветра не доносилось снаружи.
Нервы совсем сдали. Мне просто необходимо было поспать.
Я обняла подушку, покрепче зажмурилась и поймала себя на том, что мысленно повторяю мужское имя, странным образом находя утешение в его звучании. Оборвала себя и попыталась отогнать прочь все мысли.
Ночь вступила в свои права. Темная, холодная, густая. Глаза были закрыты, но сон не шел. Слезы собирались под веками, скатывались по ресницам, стекали к уголкам губ, оставляя на них привкус соли. И мокрых щек касались чьи-то ладони, почти бережно, но затем лишь, чтобы спуститься ниже и сжаться на шее. Так тесно, что воздуха стало не хватать. Чуть больше усилий, и тонкая шея сломается без труда. Предателей не прощают. И он вернулся, как обещал.
Из-за слез все размывается, когда открываю глаза. Мне бы оттолкнуть чужие ладони, но зачем-то тянусь не к ним, а протягиваю руки вперед, силясь обнять. Темнота не столь непроглядна. В тусклом свете, идущем от окна, тускнеют тени, и облик человека передо мной вместо того, чтобы обрести четкость, размывается, теряет очертания. Его не удается коснуться. Я слышу тихий вздох, и действительность пропадает, а неяркий отблеск рассвета вдруг заставляет зажмуриться.
– Доброе утро! – в тишину ворвался шорох раздвигаемых штор. – Вас просили явиться на завтрак.
Горничная, чье имя никак не вспоминалось в ранний час, толкнула створки окна, впуская в комнату порыв свежего ветра и утренние трели птиц. Женщина быстро присела, являя на своем лице нечто мало напоминающее почтение, и удалилась восвояси, прошелестев накрахмаленными юбками форменного платья.
Стихии! В этом доме время совершенно не двигалось вперед. Как бы и меня не заставили нацепить нечто длиной до лодыжек. Я потерла ладонями лицо и, щурясь, взглянула в окно. Последнее, чего желала в столь ранний час – это идти на семейный завтрак. Неужели всерьез решила, будто могу здесь надолго задержаться?
Спать очень хотелось, и я снова уткнулась в подушку, но почти тотчас отстранилась. Наволочка оказалась мокрой. Для верности потрогала ее, после чего встала и в растерянности замерла у кровати. Шея побаливала, голова тоже. Направилась к комоду в углу комнаты, наклонилась к зеркалу и тут же отпрянула: на шее виднелись чуть заметные синяки, глаза были красные и под ними залегли круги.
Вот от этого точно стало не по себе. Мне, конечно, доводилось слышать о чудесах самовнушения, когда люди настолько верили воображению, что на теле у них возникали следы, но я прежде никогда не страдала подобными расстройствами. Всегда была здравомыслящей. А еще мне не чудилась магия на каждом шагу.
