– До чего же ты примитивный, – сказала она, поражаясь собственным словам. Она не думала; просто слушала и вдруг произнесла это. – Примитивный, – повторила она. Он отпрянул; его рот остался открытым. У нее к Отто были те же самые претензии, что и у Чарли, но почему же в его устах это звучало какой-то неправдой, подло прикидывающейся добродетелью и свидетельствующей лишь о тщеславии самого говорящего? Она хотела, чтобы он сказал, что Отто холоден, замкнут; ее желание услышать это было подобно разыгравшемуся ненасытному аппетиту. И всё же она назвала его примитивным.
– Да вы не понимаете, что происходит, – сказал он наконец. – Вы оторваны от реального мира, с головой ушли в личную жизнь. Вам не пережить всё это… то, что сейчас происходит. Таким, как вы… упрямым и глупым, увязшим в тоскливом самоанализе, в то время как у вас из-под ног выбивают сам фундамент ваших привилегий. – Он выглядел спокойным. Они были в расчете.
– Мне казалось, это ты постоянно говоришь о личной жизни.
– Да, я говорил. Но имел в виду совершенно другое, нежели ты.
– Но я-то об этом вообще не говорила, – запротестовала она. – Ты не знаешь моих мыслей вообще ни о чем. – На самом деле он знает, подумала она. Она задела его этим словом. Он пытался – она видела это по его лицу, – он пытался выглядеть суровым, думая о «примитивности».
– Ну, возможно, ты просто наивен, – предположила она.
– Наивен! – воскликнул он. Она вдруг рассмеялась, несколько преувеличенно. Он вздохнул с облегчением.
– Это правда. Я не знал о Ланселоте и Гвиневре до двадцати трех лет.
– Я не это имела в виду, – сказала она. Софи сжала холодную бутылку пива в левой руке. Вспыхнула боль. Он заметил, как она напряглась.
– Я отвезу тебя в больницу. На той стороне моста есть хорошая.
– Не сейчас, – твердо ответила она.
– Почему нет, Софи? Это легко.
– Я не хочу, – сказала она. – Я не собираюсь бежать в больницу из-за такой ерунды.
– Ну и глупо. Ты ведь просто боишься этих уколов, да? Просто признайся себе в этом.
– Когда я говорила о наивности, я не имела в виду секс, – резко сказала она. – Есть и другие виды наивности.
– Рут не согласилась бы с тобой, – сказал он. – Она только и говорит, что о «новом освобождении». Занялась йогой и обкромсала себе волосы. Хочет достать гашиша. Я сказал ей подождать немного, и она сможет купить его в галантерее Блумингдейла. Прошлым летом у нее было откровение… она рассказала мне, как стояла на пляже рядом с незнакомым мужчиной. Солнце было в зените, жара оглушала, и над океаном стояла голубая дымка. Она смотрела на его спину – его «обнаженную спину», как она выразилась, – и хотела обнять его. Она говорит о приемах и позах в сексе, она говорит об «остроумии» порнографии. Она сходит с ума, бедняжка, и сводит с ума меня. Но знаешь, что самое странное? Мы перестали заниматься любовью. Всю зиму, холодную зиму.
Софи почувствовала, как ее бросило в дрожь от страха. Она не хотела всего этого слышать, она думала о Рут, о том, что та всегда казалась сексуально раскованной, как заставляла ее стесняться и тушеваться.
– Я давно не общалась с ней, – сказала она, смутившись.
– О да. Это я знаю, – сказал он многозначительно.
– Я позвоню ей.
– Не надо. Она не в курсе, что происходит. Я ей почти ничего не рассказываю. Она как сбрендивший Шерлок Холмс, который пытается отыскать главную улику. «Секс лежит в основе всего» – это так ужасно и так банально. И поговорить не с кем.
– Ты говоришь со мной.
– Говорю.
Пара из-за соседнего столика прошла мимо них, женщина тихонько всхлипывала. Он был толстым белым. Она Негритянкой. Ее веки были прикрыты, уголки рта опущены. Внезапно она распахнула глаза и посмотрела прямо на Софи.
– Я приехала из Дейтона проверить, умею ли я жить, – сказала она.
– Заткнись, – бросил мужчина непринужденно. Они прошли мимо и скрылись за дверью.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что вашему браку конец?
– Нет! – сказал он сердито. – Нет… у нее никого, кроме меня, и она боится старости. Она сейчас просто сама не своя. Но она станет прежней, дурочка.
– А дети?
– О, они в порядке. Линда знает, что между мной и Рут всё плохо. Но она слишком озабочена своими подростковыми проблемами, чтобы беспокоиться о чем-то еще. У нее появилась какая-то противная манера говорить «ндааа», от которой я лезу на стену. Хочешь еще пива? О чем ты думаешь? Забавно, что мы здесь, да? Ты и я? Пьем пиво и предаем своих любимых.
– Я никого не предаю.
– Мы всегда были друзьями, правда? – спросил он, игнорируя ее ответ. – Между нами ведь всегда что-то было? Не пугайся так. О, Боже… Отто, Рут, эта страна с ее лучами смерти и замороженным горошком… Я не так уж отличаюсь от Отто. Я тоже хочу в прошлое. Я ненавижу самолеты, машины и космические ракеты. Но я не смею… Не смею. Неужели ты не видишь? Эта война! Бобби уже шестнадцать. Его могут призвать через пару лет. Посмотри на весь этот бардак!
– Иногда я рада, что у нас нет ребенка, – сказала она.
Он, похоже, ее не услышал. Он выскользнул из-за стола и направился к бару, вернулся с еще двумя бутылками пива.
– У меня было два выкидыша, – сказала она.
– Я знаю, – ответил он раздраженно.
– Моя матка, судя по всему, как пинбольный автомат.
– Почему вы не усыновили ребенка?
– Всё откладывали и откладывали, а теперь мы просто устоявшаяся бездетная пара.
– Неважно, – сказал он. – Дети – вот кто заложники судьбы. Я люблю их и задыхаюсь из-за них. И это бизнес, как всё в наши дни: бизнес по воспитанию детей, радикальный бизнес, культурный бизнес, крах-старых-ценностей-бизнес, военный бизнес… каждое отклонение от нормы становится стилем, бизнесом. Есть даже бизнес провалов.
– А еще есть целеустремленный, самоотверженный адвокатский бизнес, – продолжила она.
– Я всего лишь хотел быть похож на мистера Джарндиса, правда. Вот каким адвокатом я хотел быть, – сказал Чарли, яростно расчесывая кожу головы, будто изнутри кто-то скребся. – Ну, знаешь… из «Холодного дома»
[12]. Там есть сцена, где Эстер Саммерсон плачет в карете, а старый Джарндис вытаскивает из-под плаща сливовый кекс и паштет и предлагает ей, а когда она отказывается – Боже! – он просто выбрасывает и то и другое в окно и говорит: «Опять сел в лужу!» Вот это стиль! – и он заливисто расхохотался – «И выбрасывает их в окно!», – и согнулся пополам в углу кабинки, слегка задыхаясь и махая бармену, который обеспокоенно уставился на них.
– Мне кажется, я заразилась бешенством, – сказала она.
– Съешь сливовый кекс, – хмыкнул он.
