– О семейной жизни, – ответила она.
Он улыбнулся простой, безо всякого подтекста улыбкой.
То, что они продолжали сидеть друг напротив друга так же, как сидели долгие годы, и то, что привычная близость между ними могла быть столь жестоко нарушена без каких-либо последствий, пугало ее. Если все эти месяцы она могла вести такую пылкую жизнь отдельно от Отто, а он ничего не замечал, это означало, что их брак распался задолго до того, как она встретила Фрэнсиса; или так, или еще хуже – как только она переступила черту правил и установлений, брак перестал существовать. В конструкциях не было настоящей жизни. Внутри панциря повседневности и поверхностных условностей царила анархия.
Она знала, где была она. А где был Отто? О чем он думал? Неужели он ничего не знал? Она долго смотрела на него через стол. Казалось, он не замечает ее взгляда. Он ел яблочное пюре, которое она приготовила тем вечером. Тихо звенела ложечка. В воздухе висел лимоноподобный аромат яблок. Левой рукой Отто завернул край мятой салфетки. Когда он взглянул на нее, в его глазах ничего не отражалось. Его лоб был слегка нахмурен, плечи согнуты.
Он заговорил о войне – сын клиента позвонил ему, чтобы выяснить, каковы его законные права, если он объявит себя негодным к службе по соображениям совести. Отто отказался продолжать разговор, когда мальчишка предложил заскочить к нему и перетереть.
– Ты же знаешь, что такое терки? – спросила она.
– Приблизительно. Что, если бы я заговорил с ним по-немецки, сделав дурацкое предположение, что он должен меня понять?
– Но ему нужна была помощь! Какая разница, как он попросил о ней?
– Я сказал ему говорить прямо. Он ответил: «Вау». Какое скользкое слово! Вау, вау, вау… так собаки воют на луну. Потом он заявил, что он от меня тащится, но будет делать то, что хочет, так, как получается, а я спросил, где это, вашу мать, написано, что люди могут делать, что захотят?
– Ох, Отто!
– Ох, заткнись! – воскликнул он, резко встал из-за стола и вышел из столовой. Спустя всего одно мгновение ей пришлось приложить усилие, чтобы вспомнить его выражение лица, когда он сидел там. В гневе он накричал на нее и вышел из комнаты. Но на его лице она увидела не гнев, а недоумение; так выглядит человек, который не знает причину своей печали.
Софи не видела Фрэнсиса уже шесть месяцев, когда он однажды позвонил ей в обед. Они договорились встретиться выпить. Он стоял у бара, читал книгу и поправлял очки.
– Привет, – сказала она. Она потянулась, чтобы коснуться его, но отдернула руку.
– Софи, – проговорил он.
Они сидели за маленьким круглым столиком, их колени соприкасались, пока он не отодвинул свой стул. Они говорили о книге, которую он читал, – о раскопках сэра Леонарда Уолли в турецком Хатайе близ Антиохии. Это его новое хобби – доклассическая история, сказал он. А как она? И какое у нее хобби? Хорошо выглядишь, сказал он, похудела, и она улыбнулась, да, да, она сейчас стройнее, чем когда-либо. Она отметила, что он теперь носит очки. Для чтения, уточнил он. Молчание между ними напоминало сон; ее глаза слипались, когда она не слышала его голос. Он немного обрюзг, подумала она, но спросила лишь, не прибавил ли он в весе.
Возможно, его лицо всегда останется таким – со светлым взором, незамутненностью, какой-то прозрачностью выражения. Это всего лишь отмирающая безмятежность, говорила она себе, которая приспособилась к жизни, но немного истрепалась в процессе.
Она поделилась с ним, что чувствует себя не очень хорошо. Она не сказала, что пережила невосполнимую утрату. Вместо этого она начала, несколько нерешительно, перечислять свои недомогания, усталость, анемию, и ее ошеломило ироничное выражение его лица, когда он слушал ее. Она не могла сказать, в чем оно заключалось – в слабой улыбке, в прищуренных глазах, в едва заметной перемене позы. Он посадил ее в такси. Она оглянулась на него в заднее стекло. Он не смотрел ей вслед, а изучал витрину магазина.
Семь
Отто стоял у окна. Небо было пепельным. Софи не могла разглядеть его лица, но видела, что его внимание приковано к чему-то на улице. Он держал свою пижаму в руке. Голый, рядом с выпирающим краем комода, он выглядел уязвимым, съежившимся, и словно умолял о чем-то. Когда она поднялась с теплой постели – притупилось только самое острие ее усталости – и подошла к нему, она увидела на его лице выражение унылого отвращения.
– Который час? – спросила она.
– Не знаю… около семи, наверное, – ответил он, не глядя на нее.
Она проследила за направлением его взгляда. По противоположной стороне улицы молча шел Негр, его шатало между тротуаром и газоном. В одной руке он нес скомканные штаны. В другой держал зеленый пластиковый аэроплан. Его голые ягодицы, нависавшие над дико раскачивающимися ногами, сохраняли подобие равновесия. Внезапно его бросило на черные металлические перила. Он рухнул, его колени согнулись в неистовом преклонении, шляпа отлетела, голый зад приземлился на пятки. Он вскинул одну руку в воздух, другой ухватился за перила, зеленый аэроплан врезался в металл. Его начало рвать.
Мимо прогрохотала черная машина. Водитель увидел Негра, его откинутую назад голову, закрытые глаза. В эту секунда шляпа наконец приземлилась в канаву. Бешеным рывком вперед его снова вырвало.
– Не смотри… – взмолилась Софи, потянув Отто за руку.
– Шш…
– Отойди. Пойдем в постель.
– Подожди!
– Не нужно смотреть. Это неправильно…
– Он свалился в нее.
Где-то позади дома завыла собака, затем последовала серия мучительных воплей, разбегающихся и скользящих в неподвижном густом сером воздухе. Софи положила руку на талию Отто. Кожа была холодной и липкой.
– Хотела бы я жить там, где не мучают собак, – сказала она.
– Версаль, – пробурчал он и воинственно посмотрел на нее. – Почему ты так рано встала?
Не дожидаясь ответа, он пошел в ванную. Она опять посмотрела на улицу. Негр распластался перед металлическим мусорным баком, прикованным к перилам, за которые он всё еще держался. Его рука отцепилась и упала на тротуар, зеленый аэроплан лежал в нескольких футах. Она вдруг осознала, как ей самой нехорошо; во рту неприятный привкус, тело измучено, разум развращен воспоминаниями. Она снова усыпила себя, лелея воспоминания о Фрэнсисе Эрли, как старая карга лелеет одеяльце младенца. Ее руки тяжело свисали по бокам. Комната казалась затхлой. Она услышала шум воды в туалете, потом открылся кран, потом послышался топот ног: Отто возвращался в спальню. Ей хотелось снова заснуть, но она так и осталась стоять перед окном, держась за шторы, ощущая их тяжесть. Она подумала, что надо отдать их в чистку. Негр слегка пошевелился.
– Боже! Он встает, – сказала она.
Отто вздохнул и свалился в постель, укрывшись одеялом.
– Как укус?
