– Правда? – слабо улыбнулся он. Она почувствовала порыв рассказать ему о телефонном звонке и о признании Чарли. То, что она провела с Чарли несколько часов, вяло защищая Отто, – это одно. Но то, что он звонил и дышал в трубку как человек, ментально нездоровый, – это казалось ей опасной новостью. Она не знала, почему.
– Он хочет начать новую жизнь, – сказал Отто, поднимая свой портфель. – Даже Чарли захотел.
И он ушел, совершенно неожиданно захлопнув дверь вместо прощания.
Она была поражена его словами. Новая жизнь. Это было одно из тех меланхоличных изречений, которые свойственны людям определенного возраста.
Но не Отто.
Она задумалась, не попытается ли Чарли увидеться сегодня с Отто, и решила, что нет. Не совсем понимая, как она пришла к такому выводу, она теперь была уверена, что Чарли на самом деле не собирался ничего высказывать Отто; он как тот персонаж в пьесе, который кричит: «Я ему покажу!», а сам при этом держится подальше от противника. Ей вдруг пришло в голову, что она не упомянула о телефонном звонке Чарли потому, что сама раскрылась перед ним. И зачем только, ради всего святого, она ему рассказала!
Восемь
По субботам улица оживала постепенно. Владельцы домов надевали рабочую одежду; парни и девчата всех возрастов в выцветших джинсах и забрызганных краской рубашках рыхлили землю вокруг хрупких молодых деревьев на тротуарах или стояли и смотрели с озабоченным видом на свои дома. Один нес ведро, шланг или кисть, другой – скребок для удаления капель краски с новых окон, третий – лестницу, чтобы прислонить ее к стене, забраться к окнам и починить растрепавшийся на ветру утеплитель. По обеим сторонам улицы стояли автомобили, много маленьких и иностранных, на некоторых красовалась яркая этикетка, сообщавшая, что машину купили в Германии, Франции или Англии.
Выглядывая из-за занавесок гостиной, Софи заметила мужчину, который поливал из шланга газон возле своего крыльца. Твердыми руками он держал распылитель близко к земле, выражение его лица было суровым. Вдруг он опустил шланг и достал из-под своего клена зеленый аэроплан. Сунул его в мусорное ведро, уже переполненное, и вернулся к поливке.
Позади домов носились кругами собаки, запертые на маленьких задних дворах. Телефонные кабели, электрические провода и бельевые веревки пересекались и перекрещивались, придавая зданиям, фонарным столбам и голым деревьям сходство с контурным рисунком, сделанным одной непрерывной линией. Двор Бентвудов был покрыт гравием, узкая мощеная дорожка вела к железной скамейке, выкрашенной в белый, к каменному херувиму, несущему едва заметный рог изобилия, и к небольшому цементному бассейну. Тут и там росли несколько тисовых деревьев в кадках и кусты горного лавра, который Бентвуды выкрали, выкапывая один за другим, на Девятом шоссе в Джерси, вдоль побережья Гудзона. Ямки на ровной поверхности двора, покрытого гравием, свидетельствовали о кошачьих подкопах.
У задней двери Софи на мгновение замерла. На деревянной изгороди восседала серо-белая кошка и наблюдала за воробьем, неподвижно сидящим на ветке китайского ясеня. Она не знала, о чем думала, прижавшись лбом к стеклу, но неожиданно почувствовала беспокойство, как будто кто-то вошел в комнату у нее за спиной. В субботу в доме царила особенная тишина; она переходила от окна к окну, желая одеться и выйти, но продолжала пассивно смотреть на улицу, словно ожидая знака.
Она лениво поднялась по лестнице. Вяло оделась. Но как только она вышла на тротуар, настроение ее резко изменилось; и когда она шла по Корт-стрит к станции метро «Боро-холл», ощутила прилив сил. На самом деле она ничего такого не сказала Чарли. Фрэнсис, вероятно, был прав: у нее действительно есть склонность к мелодраме, и ночной визит Чарли ее подстегнул. Кот был здоров. Ей всё сойдет с рук!
Одетая в пальто из французского твида, обутая флорентинцем, она ожидала на платформе, и ее реальная жизнь была так же тщательно скрыта от посторонних глаз, как и у тех людей, которые проходили мимо нее или прислонялись к изрезанным черными шрамами колоннам, поддерживающим потолок.
Тут, к ужасу Софи, из глаз у нее хлынули слезы. Она нашла в сумке платок и укрылась за автоматом с прохладительными напитками. Там она нашла два послания: одно, написанное мелом, взывало: Поцелуйте меня кто-нибудь, а другое, нацарапанное ключом или ножом, гласило: К черту всех кроме Линды.
В вагоне она открыла книгу, которую прихватила с ночного столика. Это оказалось английское издание «Рене Моперин». Всю дорогу до Фултон-стрит она смотрела на портрет братьев Гонкур. Когда она перелистывала страницы, ее взгляд упал на строчку: «Болезни вершат свои дела тайно, их разрушения часто скрыты». На французском, подумала она, это звучало бы универсальнее, не так по-медицински. Она закрыла книгу и попыталась натянуть перчатку на левую руку; боль захлестнула ее сразу же. Всё это время она была там, внутри руки, поджидая. Поезд был переполнен, стоял затхлый, теплый, липкий запах толпы. Она могла взять такси до города, но это стало бы потаканием собственным слабостям, которое выглядело еще более отвратительным из-за того, что она спокойно могла себе это позволить. Софи мучило видение, как она без усилий скатывается к болезненной зависимости от телесного комфорта. Она решительно вдохнула отвратительный запах и накрыла пульсирующую руку другой рукой. Чем меньше обращать на нее внимание, тем лучше.
Прежде чем отправиться к Клэр, где ее ждали только к полудню, Софи зашла в «Базар Провансаль», небольшой магазин кухонной утвари на Пятьдесят восьмой Ист-стрит. Ей нужна была сковородка для омлета – как декорация; сковорода должна быть основательная, как металл, из которого она сделана, и воплощать туманные мечты Софи о быте: пара средних лет сидит над своим omelette aux fines herbes
[14], с двумя бокалами белого вина, канапе из сыра с виноградом, двумя грушами в чаше из матового стекла…
– Эта сделана получше, – сказала пожилая женщина, чей подбородок, похожий на свисающий мешок, был покрыт щетиной жестких седых волос. – Размер вам подходит?
– А какой это размер? – спросила Софи.
– Нужно померить. Любую сковородку сначала нужно промаслить. Вы это знали?
Вместо сковородки Софи купила песочные часы-таймер для яиц. Бесполезная вещь. В магазине пахло древесной стружкой и промасленным металлом, витал слабый солоноватый аромат валлорисской керамики. Она протянула женщине деньги.
– Ваша рука кровоточит, – холодно заметила женщина.
– Нет, ничего подобного.
– Да. Видите? Вы, должно быть, обо что-то ударились.
Из раны сочилась кровь.
– О. Возможно, так и есть.
Женщина открыла огромную черную сумку, достала «Клинекс» и протянула Софи.
– У нас тут тесновато, – сказала она. – Вчера прибыли все эти новые заказы.
