Она взяла в руки книгу.
– Тут на полях есть маленькая заметка, оставленная твоей рукой. Должно быть, ты написал это давным-давно. Чернила выцвели, и почерк выглядит несколько иначе. Но я узнала. Это напомнило мне о том, какой ты серьезный. Здесь написано «ограничение ответственности по закону». Вот. Это Клэр вернула.
Она встала и направилась к нему, на ходу включая лампы, вложила книгу ему в руку. Она не плакала, обеденный стол был накрыт на двоих, и был не частью постановки, а лишь деталью их ежедневной рутины. Он размышлял о том, что ему привиделось – об их образе жизни глазами постороннего, – возможно, этот сторонний взгляд был неверным, но на какую-то секунду он вдруг почувствовал себя не вовлеченным во всё, не был во всё это втянут.
– Давай поедим в гостиной, – сказал он.
– Если хочешь, – безразлично ответила она.
– Как Клэр?
– Как всегда. Там был Леон Фишер – помнишь его? Ее давний муж?
– Я помню его, этого желтокожего человека, который никогда не слушает.
– Отто? Кот снова тут… у двери.
– Кот!
Он бросился через гостиную в столовую, к задней двери.
– Не открывай ее, – попросила она. – Пожалуйста, не надо.
При оглушительном приближении Отто кот потянулся и жадно прижался мордой к стеклу.
– Мне придется ее открыть, – крикнул он, проклиная сложную последовательность действий, необходимых для того, чтобы отпереть дверь – крючок, ключ, вставить, потянуть, снова повернуть. Кот зевал и рассматривал его, пока Отто не занес ногу, чтобы пнуть его. Тогда он вихрем бросился прочь, вниз по ступенькам, и беззвучно исчез в темноте.
– Отто, после ужина мы поедем в больницу.
Он быстро повернулся к ней.
– Мы поедем сейчас, – сказал он сердито, с тревогой.
– Нет. После того, как поедим.
– Значит, стало хуже?
– Не хуже. Но и не лучше. Утром я думала, стало лучше.
Она выглядела спокойной, смирившейся, но голос у нее был тонкий, хрупкий, словно она из последних сил старалась скрыть внутренний надлом. Он накрыл ее руку своей. Она отпрянула.
– Это всего лишь укус, – сказала она.
– Ты очень переживаешь.
Они ели с подносов в гостиной. Отто боялся пролить еду на иранский ковер, и ему приходилось слишком сильно нагибаться, чтобы дотянуться до своей тарелки. Комната была враждебна, словно ей не нравилось, что ее используют не по назначению. Отто почувствовал скрытый гнев на неумолимую силу обычая. Почему, черт возьми, он не может есть с пола, если хочет? И всё же он знал, что раздражение у него вызывает то, что он нарушил собственное представление о порядке.
– Это была глупая идея, – неохотно признал он.
– Наверное…
– О чем я только думал?
Она коротко рассмеялась, две резкие ноты, как зубцы вилки.
– Что смешного?
– Ничего. Ты видел Чарли?
– Я видел его следы. Он пролил стаканчик кофе на ковер в своем кабинете, пока собирал книги.
Он пристально посмотрел на нее, как будто пытаясь оценить, насколько она готова услышать то, что он собирается сказать, и поставил свой поднос.
– Интересно, о чем вы на самом деле с ним говорили.
Тон его был мягким, снисходительным – словно он и не ждал ответа.
– Он был пьян, нес глупости, в основном о себе самом. Жаловался абсолютно на всё. На Рут, на детей…
– Как мы до этого дошли! – с отчаянием сказал он, и на одну пугающую секунду Софи подумала, что он имеет в виду их ужин, недоумевает, какое помрачение рассудка подтолкнуло их есть в гостиной. Но потом он грохнул свой поднос на кофейный столик и яростно продолжил, кидая беспокойные взгляды на нее, на дверь, на книги. Его руки были крепко сцеплены на коленях.
– Мы с ним согласились, – говорил он. – Мы согласились, что нам будет лучше расторгнуть партнерство. Оба взвесили всё трезво и здраво. Даже Чарли… мы провели встречу… обсудили регламент. На следующий день, на следующее же утро, полезла эта злоба, эти обвинения против меня. Словно он мне мстит, наказывает меня. Это была не моя идея – завершить партнерство. Это Чарли был настроен радикально. Я знал, что у нас есть трудности. Ты в курсе, что я это знал! Они всегда есть. И я знаю, во мне чего-то не хватает, я не могу до конца прочувствовать то, что волнует Чарли. Но я думаю об этом. Меня волнует справедливость… Мне не всё равно. Но Чарли злился на меня. Он сказал, что по одному моему взгляду понятно, что я презираю его клиентов. Боже мой! Кого я презирал, так это Чарли.
– Почему?
– Потому что он притворяется, – страстно воскликнул он. – Потому что он хочет быть увлечен чем-то, поглощен полностью, чтобы ни о чем не думать. И то, что он пытается сделать со мной, – это предательство!
– Что же он вытворяет? – воскликнула она.
– То, как он информирует клиентов о нашем разрыве… то, как он ведет себя со мной в присутствии подчиненных. На прошлой неделе мне позвонил один человек, которого я представлял в течение многих лет. Я передал Чарли пару запросов от этого заказчика, несложных, но утомительных, шаблонных. Я тогда был перегружен делами. Чарли взял его, как мне показалось, охотно. И вот этот человек говорит мне, что Чарли намекнул ему – как бы между прочим, – что я сосредоточился на богатых клиентах с высокими гонорарами и что, мол, кажется у меня какие-то личные трудности – ведь я совсем запустил повседневные офисные дела, всё пытаюсь скинуть на секретарей, а раньше такого за мной не водилось, уж он-то точно знает, и вообще по мнению Чарли я последний год не в себе – так что он даже опасается, уж не болен ли я.
– Ты должен был пойти к Чарли и прямо ему всё высказать!
– Ты не понимаешь. Он говорил намеками, а клиент в результате разнервничался, и я только позже, когда раздумывал, почему меня так озадачил этот разговор, догадался что именно задумал Чарли. Этот клиент хочет остаться со мной. Но Чарли вогнал его в сомнения. Это очень эффективно – заставить людей сомневаться. Они чувствуют, раз что-то идет не так, значит, пришло время перемен, даже если им этого и не хочется. Я думаю, он проворачивает это со всеми, но так аккуратно, чтобы я не смог его уличить.
– Но ведь он сказал, что ты болен.
– В том-то и дело, что нет. Он обронил эту мысль посреди необязательной, несерьезной светской болтовни о чем придется… ну, ты понимаешь. Например, он сказал кому-то, что пытается похудеть, а потом заметил, что я заметно скинул вес безо всяких диет. Мол, я действительно, исхудал, вот бы и ему так. Что касается денег, он просто заводит речь о налогах и добавляет, что мы с ним оба переживаем насчет бухгалтера, услугами которого пользуемся уже много лет.
О, почему же? Ну, говорит Чарли, компания в последние два года берет клиентов особого сорта. Видишь? Смутные предположения, но их достаточно, чтобы заставить людей задуматься. Этот бедняга, который позвонил мне на прошлой неделе, даже не понимал, что именно Чарли ему скормил. Мне потребовалось полчаса, в течение которых мой чертов телефон разрывался от скопившихся параллельных звонков, чтобы вытянуть из него всё это. Оказалось, дело в моей изможденности – так случайно и так убедительно упомянутой. Он превзошел сам себя. Чарли проницателен, гордится этим, а потом вдруг превращается в глупца, который слишком увлекся предположениями.
