Она бросила сумочку и книгу в кресло-качалку и побежала сквозь гостиную к входной двери, которую распахнула как раз в тот момент, как Отто сделал первый шаг на крыльцо.
– Кто-то был в доме.
Он поставил соломенную корзину на землю.
– Здесь?
И когда изумление уступило место беспомощному гневу, он повторил: «Здесь», – без выражения и без удивления, как будто за полминуты узнал всё, что ему нужно было знать.
Кто бы это ни был, он проник внутрь через спальню на первом этаже. Окно было разбито, ставни сорваны с петель. Из поролонового матраса, который стащили на пол, всё еще торчала рукоятка французского разделочного ножа. Сиденья стульев в столовой был изрезаны, морские ракушки растоптаны в пыль, лампы разбиты, диванное покрывало с узором пейсли
[18] разорвано на полоски, подушки выпотрошены, и на каждой картине и фотографии амбарной краской нарисован огромный крест. Наверху в ванне лежал разложившийся дрозд, а содержимое бутылочек с тальком, аспирином, дезинфицирующим средством и ополаскивателем для рта высыпано и вылито на пол. Одежду повытаскивали из шкафов и изрезали ножницами, будто в припадке. Книги валялись разорванные пополам. В столовой Софи обнаружила пустую бутылку из-под бурбона под столом.
Вскоре они перестали восклицать; поднимали вещи, рассматривали их и опускали без слов. Отто протянул растоптанный корешок книги, чтобы Софи могла его рассмотреть; Софи показала ему осколок Беннингтонского кувшина. Он начал поправлять мебель, подметать битое стекло картонной подложкой картины. Софи сложила консервированные супы в кладовку, принесла ручку и головку метлы в гостиную. Остается только сжечь ее. Они встретились у камина, где посреди нагромождения детективных романов в мягких обложках и журналов, как гниющая жаба, красовался холмик засохших экскрементов.
– Их было несколько, – сказала Софи.
– Батальон, – сказал Отто. – Пойдем отсюда.
– Мы не можем всё так оставить…
– Нет, нет… мы пойдем за мистером Хейнсом. За этим ублюдком. Он должен был знать об этом.
Они даже не подумали запереть двери.
Хейнс жил в нескольких милях. Он был смотрителем Флиндерса. Когда-то он держал небольшую картофельную ферму, но она потерпела крах в 1953 году, и с того момента как Флиндерс начал пробуждаться от своего тридцатилетнего сна, в течение которого он незаметно превратился из города в деревню и стал дачным поселком, Хейнс подвизался помогать городским жителям. Он открывал их дома в День поминовения
[19] и закрывал в сентябре, иногда включал отопление и воду на время зимних каникул. Он также выступал в роли своего рода неофициального подрядчика, нанимая людей для выполнения разных периодических работ.
Владение Хейнса выглядело так, как будто его собирали в центрифуге. Дом, гномий конгломерат, сложенный из кусочков различных материалов, практически оторвался от земли своим северо-восточным углом, и, хотя если пригнуться, можно было увидеть бревна и доски, забитые под пол, иллюзия неминуемого обвала была мощной.
Три автомобиля разной степени изношенности стояли – на трех колесах, на двух, ни на одном – в линию, более или менее направленную в сторону крытого сарая, будто удар на них обрушился прямо перед тем, как они достигли цели. Только грузовик-форд выглядел так, словно был еще на ходу. Ко всему вокруг были прислонены резиновые шины разной степени изношенности. Консервные банки, инструменты, ведра, куски шланга, ржавые грили и садовая мебель были разбросаны перед домом, являя собой сцену обезьяньего безумия – как будто каждый предмет похитили, а потом бросили, в секунду забыв о первичном намерении. Через крыльцо была натянута бельевая веревка, на которой висело несколько мятых тряпок. Велосипед с вывернутым рулем лежал поперек ступенек. А из маленькой трубы валил черный дым, как будто жители дома торопливо сжигали еще более отвратительный мусор, пока он не поглотил их.
Когда Бентвуды вышли из машины, из-за дома к ним поскакала огромная собака, будто окостеневшая, упала на землю к их ногам и покатилась, болтая лапами. Когда Отто отошел в сторону, пробормотав «Боже мой!», собака радостно заскулила и вскочила на ноги. Дверь открылась, и мистер Хейнс высунул свое узкое небритое лицо на крыльцо.
– Ну-ка отойди, Мамба! – крикнул он собаке. – Во дела, привет, мистер Бентвуд и миссис… Что вы, ребята, тут делаете в глуши в это время года? Только не говорите мне, что лето выбралось и прокралось сюда, а я об этом даже не знаю!
– Здравствуйте, мистер Хейнс, – холодно ответил Отто.
Когда они неуверенно ступили на шаткие доски крыльца, мистер Хейнс высунул голову чуть дальше и нахмурился.
– Не пускайте эту собаку внутрь, – сказал он. – У нее течка. Слишком большая, чтобы пускать в дом. Иди, присядь, Мамба. Ей не страшна сырость с ее шубой.
Он открыл дверь, чтобы пропустить их внутрь.
– Еще один подарочек от вас, летних людей, – сказал он, по-волчьи улыбаясь. – Нашел ее у залива, таскала по пляжу мертвую морскую чайку. Вы и ваши животные! Господи! Если бы я взял всех, кого вы тут понаоставляли, у меня уже был бы зоопарк.
Ни Софи, ни Отто никогда прежде не переступали порог дома Хейнсов. Первое, что они увидели – на стене возле двери – огромное кольцо с ключами и прикрепленный рядом длинный список имен и телефонных номеров на листе желтой бумаги.
В темной сырой гостиной толпилось необычайное количество маленьких книжных шкафов, нагроможденных, как на складе. Каков бы ни был доход мистера Хейнса, он, очевидно, пополнял его за счет того, что оставляли после себя летние люди.
– Хорошая маленькая гостиная, – сказал он, – но давайте пройдем на кухню. В холодную погоду мы там проводим время. Там дружелюбно и тепло, деревенские любят свои кухни.
Вокруг кухонного стола, как повалившиеся мешки с зерном, сидели миссис Хейнс и трое детей Хейнса, два мальчика возрастом около двадцати и девочка на несколько лет младше. Девочка была неимоверно толстой. Из-под спутанной копны выгоревших светло-русых волос она таращилась с открытым ртом в журнал «Лайф».
– Так, это Дуэйн и Уоррен, – радостно воскликнул мистер Хейнс. – Полагаю, вы уже встречались, когда мы чинили ваше крыльцо. А это Конни, гламурная девушка, вон там. И, конечно, вы знаете миссис Хейнс. Тодди, это Бентвуды, если ты забыла. У них старый дом Клингера.
– Садитесь, – сурово сказала миссис Хейнс. – Не стойте там. Мы рады, что вы зашли.
Поскольку дополнительных стульев не было, Софи и Отто продолжали стоять в дверном проеме, но мгновение спустя мешанина запахов псины и жареного мяса, волос и кожи, сигаретного и древесного дыма, так оглушила их, что они отступили назад в гостиную. Мистер Хейнс, видимо, приписав их отступление изысканности манер, воскликнул: «Не стесняйтесь, ребята! Мы тут все как на ладони!» – и, взяв каждого из Бентвудов за руку, насильно втащил их обратно в кухню. Никто во время выступления мистера Хейнса не шелохнулся. Затем, по какому-то сигналу отца, Дуэйн поднялся, потянулся, протиснулся мимо Отто и Софи и вскоре вернулся с двумя стульями с прямыми спинками. С оскорбленным терпением он ждал, пока они отойдут в сторону, чтобы он мог шмякнуть стулья на пол.
