Софи тяжело опустилась на кровать, вцепившись в телефон и уставившись на стрелки часов на прикроватной тумбочке. Так много мужчин подходило Тане – она была как капсула времени, куда мужчины вкладывали послания, чтобы они были прочитаны, запыленные, через столетия. Но ни один мужчина, похоже, никогда не добился этой маминой дочки. Она оставалась, как всегда, птичьим голоском в телефоне, одетая, Софи была уверена, по случаю выздоровления в дорогой и плохо сидящий домашний халат, непримиримая, невозмутимая, девственно чистая. Она сумасшедшая, подумала Софи. Не шлюха, не фригидная – просто чокнутая.
– Его жена – бревно, – говорила Таня. – Бедное маленькое животное заползает в мою постель, как в Шартрский собор. Представляешь, он покрасил мне всю квартиру! В три слоя! У него артрит запястья, но он знает, что я разорена, а мои стены были вот этого цвета нью-йоркского отчаяния, так что он просто сделал это сам. Милый маленький зверек…
– Почему бы тебе не сделать перерыв на полгода! – закричала Софи, перебивая ее. – Ты что, не понимаешь, какая ты тупая? Ты думаешь, раз чей-то муж вставляет тебе, то ты победила! Ты жалкая, тупая, старая, разваливающаяся кошелка! Кого ты пытаешься обмануть!
Боже, неужели она довела ее до смерти? На другом конце провода не было слышно ни звука, ни вздоха. Софи дрожала, ее руки вспотели. Затем она услышала шипение, которое превратилось в слова, вываливающиеся, будто выбитые зубы из разбитого рта.
– Ты… грязная… сучка! – возвещали они. Софи бросила трубку на рычаг телефона.
Она принялась скрупулезно наводить чистоту, отвлекая свой ум от того поразительного обмена мнениями, который произошел по телефону, и от собственной вспышки ярости, фокусируясь на английском воске с ароматом лаванды, которым сейчас полировала мебель.
Утренний час пик закончился. Улица стихла. Но тишина была обманчива. Осада продолжалась, и уже давно, но осажденные последними восприняли ее всерьез. Смыть рвоту с тротуара – лишь временная мера, хоть намерение и благое. Границы сдвигались – Майк Гольштейн знал это, стоя в своей спальне с камнем в руке, – но было практически невозможно понять, где проходят эти рубежи.
Софи заварила чашку крепкого кофе и пошла к своему столу в спальне. Она должна написать матери, пока это желание не умерло, пока не стало слишком поздно. На этот раз ей будет что рассказать – историю, которая прикроет пустоту страницы и нарушит то истинное молчание между ними, которое началось, когда Софи ушла из дома, последний раз проснувшись под эти издевательские аплодисменты. Она напишет ей про кота; матери это понравится. Она опишет этот случай так, чтобы задеть ту самую струну, которая отзовется в старухе презрением и весельем.
Из ящика стола она достала бумагу и конверт. Наполнила старую авторучку, найденную для нее Отто в антикварном магазине, чернилами из маленькой хрустальной бутылочки, что стояла на серебряных когтистых ножках. Ножка стула зацепилась за бахрому ковра, и, наклонившись, чтобы освободить ее, она услышала звук поворачивающегося ключа во входной двери. Она поднялась и с удивлением посмотрела на прикроватные часы. До полудня оставалось несколько минут. На лестнице послышались шаги Отто, затем он вошел в спальню.
– Я уладил кое-какие дела, а потом планировал сразу вернуться домой, – сказал он. Он выглядел очень усталым. – Я собирался набрать тебе, чтобы сказать, что приеду, но боялся, что звонок телефона тебя испугает. Вдруг ты подумаешь, это звонок про кота, который оказался бешеным. В метро было ужасно. Не ожидал… Я вышел из офиса в десять тридцать и всё это время добирался домой. Какая-то молодежь разбушевалась. Они разбили несколько окон и… молодежь! – он повторил последнее слово со всепоглощающей горечью. – Поэтому поезда задерживались. Я не знал, что делать.
– Всё в порядке, – сказала она, – Из общества контроля животных, конечно, не звонили. Полагаю, они сразу же избавятся от кота? Что они сделают? Придушат его гарротой? Но кое-кто всё же позвонил. Таня. Всё начиналось как обычная болтовня. Потом я выбросила фортель. То есть сказала ей, что она меня достала. Она назвала меня грязной сучкой.
Отто поморщился. Ему это не понравилось. Софи рассмеялась.
– О, это было правильное прилагательное, грязная, именно его она и хотела использовать. Знаешь, она похожа на фею. Прекрати так смотреть! Мне было неприятно, но всего на секунду.
– Что ты делала всё это время без меня?
– Ничего особенного. Вот только сейчас решила написать маме. Я придумала, что ей рассказать.
Он пристально смотрел на нее.
– Я рада, что ты вернулся, – сказала она.
На столе зазвонил телефон. С неохотой он потянулся к нему. Она покачала головой и прижала трубку рукой.
– Я знаю, что они уже не позвонят. Говорю тебе, я знаю, – раздраженно сказала она. И подняла трубку.
– Софи? Отто там? – спросил Чарли Рассел. – Я позвонил в офис, и они сказали, что он ушел домой. Мне нужно с ним поговорить.
– Минутку, – она протянула телефон Отто. – Это Чарли.
Отто встряхнулся, как мокрая собака.
– Нет, нет! Я не буду с ним разговаривать.
– Он не будет с тобой разговаривать, – повторила Софи в трубку.
– Я должен поговорить с ним, – кричал Чарли. – Есть тысяча вещей, о которых… он думает, вечно сможет избегать этого? Что насчет контрактов с прецедентами? Передай ему трубку! – она снова протянула трубку. Отто посмотрел на нее. Они оба слышали отдаленный голос Чарли, похожий на писк насекомого.
– Я в отчаянии! – визжала круглая черная дыра.
– Он в отчаянии! – крикнул Отто. Его безумный взгляд вдруг упал на бутылочку с чернилами на столе Софи. Его рука метнулась вперед, он схватил ее и с силой швырнул в стену. Софи уронила телефон на пол и рванулась к Отто. Она обняла его так крепко, что на мгновение он не мог пошевелиться.
Телефон продолжал и продолжал говорить, слова текли из трубки, как газ из трубы. Софи и Отто перестали слушать. Ее руки соскользнули с его плеч, они оба начали медленно поворачиваться к стене, а когда повернулись, оба увидели чернила, стекающие на пол черными линиями.
