Критерии того, что подлежит сохранению в качестве исторических памятников, многократно изменялись со временем. Если в XIX веке на первом плане находились художественная выразительность и эстетические критерии («колоритность» или «экспрессивность»), то в ХХ веке на смену им пришел критерий «исторической достоверности», то есть все большее значение приобретала материальная субстанция как таковая. Шинкель, творец прусского классицизма, был одновременно и инициатором охраны прусских памятников старины. Он ездил по стране в поисках таких памятников и открыл древние монастыри вроде Корина или Ленина. Будучи графиком, он отдавал приоритет критерию живописности, поэтому ратовал за снос построек вокруг Кельнского собора (включая готический храм Святой Анны), чтобы подчеркнуть величие этого архитектурного сооружения. Свежим примером того, какую роль играет живописность для попадания в список культурного наследия ЮНЕСКО, является скала Лорелеи в среднем течении Рейна; этот мотив запечатлен на почтовой марке, которая повседневно напоминает нам о нем. Сегодня наблюдается постоянное расширение сферы охраняемых объектов культурного наследия от архитектурных ансамблей до так называемых «ареалов», которые включают в себя и незастроенные территории. Далее пойдет речь о взаимосвязи между архитектурой и историческим сознанием. Сколько прошлого присутствует в нашем архитектурном настоящем? При этом мы ограничимся периодом с 1945 года до нынешнего дня, сосредоточившись на двух городах – Берлине и Бонне.
Послевоенное восстановление и «Новая родина»
Наибольшую часть моей жизни я провела в городах, которые не были разрушены войной: Гейдельберге и Констанце. А вот ситуация с многими другими немецкими городами, особенно в Рурской области, точно описывалась выражением «Час ноль»: обвалившиеся колокольни, развалины роскошных особняков, полностью уничтоженные жилые кварталы. Развязанная немцами война принесла в их города «ковровые бомбардировки», после которых остались лишь скелеты домов, изрытая бомбовыми воронками земля, далеко не живописные руины. В послевоенные годы немцы предпочитали не оборачиваться назад ни в гневе, ни в скорби. Необходимо было попросту выжить. На Западе и на Востоке люди глядели только в будущее. «Послевоенный модерн» состоялся и тут и там. В обеих частях Германии приходилось расчищать завалы, как можно скорее превращать разбомбленные улицы в жилые кварталы. Но одновременно всюду появилось желание снести старое; уцелевшее от войны не было застраховано от сноса в мирное время. Общей нормой стала концепция развития города, которая предусматривала создание широких автострад, удобных для автотранспорта
[468]. Экономический бум не располагал к сохранению старины. Об этом свидетельствуют программы санирования, действовавшие до семидесятых годов и не слишком заботившиеся о сохранении архитектурного наследия. Ключевую роль в послевоенные годы играло понятие «восстановление». В данном случае вряд ли можно говорить о «Часе ноль», ибо восстановлением занимались, по утверждению историков архитектуры, «старые кадры»
[469]. Программы послевоенного восстановления разрабатывались начиная с октября 1943 года в министерстве Шпеера, «еще до того, как города окончательно погрузились в золу и пепел». Архитекторы ведомства Шпеера планировали то, что после войны реализовывалось программами жилищного строительства и транспортного развития, которые теперь критически оцениваются как «второе разрушение»
[470].
«Час ноль», связанный для населения с травмой пережитых страданий, даровал архитекторам шанс реализовать новые идеи, освободившись от «исторического балласта». В своем выступлении, состоявшемся в 1946 году, Ханс Шароун описал великолепные возможности, открывшиеся перед градостроителями: «Механическая расчистка городов за счет бомбардировок и финальных боев представляет широкие возможности органичного и функционального обновления»
[471]. Термин «восстановление» проблематичен. Он наводит на мысль не только о планомерной преемственности, но и о быстром возрождении, о возврате утраченного, а это умаляет в глазах нынешних поколений тот факт, что речь для Германии идет об исторической катастрофе. Некоторые архитекторы в те годы протестовали против термина «восстановление». К их числу принадлежит Ханс Швипперт, которому американцы поручили в 1944 году руководство послевоенным строительством. Он боролся с расхожими представлениями о «восстановлении», которые мешали послевоенному строительству. По его мнению, стоявшие перед немцами проблемы нельзя было просто решить с помощью кирпичей и цементного раствора: «Нам нужны люди для расчистки завалов и строительные бригады, чтобы справиться с тремя видами руин: руинами города, руинами души и руинами разума»
[472].
Слово «восстановление» означало в послевоенные годы нечто большее, чем реализация строительных программ, ибо предстояло наладить нормальную жизнь общества, включая функционирование инфраструктуры, экономики и политических институтов. Архитектура служила после 1945 года всеобъемлющей метафорой для жизнедеятельности всего государства и общества, для их нового начала, которое отразилось в истории архитектуры. В центре внимания находились такие формы строительства, как собственные квартиры, собственные дома и состоящие из них жилые районы и поселки. В правительственном заявлении от 1953 года Конрад Аденауэр сказал: «За первые четыре года около семи миллионов (западных) немцев снова обзавелись собственной квартирой или собственным домом; преимущественно это были люди, изгнанные с родных земель, эвакуированные или пострадавшие от бомбежек»
[473].
