В 1953 году насчитывалось более 450 тысяч построенных квартир, в последующие годы планировалось построить еще более полумиллиона квартир. Другим ключевым понятием тех лет стало название фирмы «Новая родина» («Neue Heimat»), которая занималась кооперативным жилищным строительством. Программа этой фирмы апеллировала как к общему стремлению модернизировать жизнь, так и к миллионам вынужденных переселенцев, которых ФРГ должна была принять и интегрировать в свой социум. Очистившись от ассоциаций с прежней идеологией «крови и почвы», фирма «Новая родина» стала символом жизни в современном «динамичном и зеленом городке»
[474]. Прежняя «народная общность» превратилась в «нивелированное общество представителей среднего класса» (Шельски), той социальной формации, с которой мы расстаемся ныне, в эпоху «New Economy» с ее углубляющимся разрывом между бедными и богатыми.
Образцом «родного стиля» (Heimatschutzstil) пятидесятых годов стал собственный дом, семейный коттедж, по типу которого строились другие объекты – жилые дома рядовой застройки или административные здания. Односемейный коттедж приобрел в Западной Германии характер символа, противопоставляемого коллективистским, социалистическим утопиям Восточной Германии. Демократия выражалась не только в индивидуальной архитектуре, она «впервые дала возможность использовать для частного строительства такие материалы, как сталь и бетон, которые предназначались в Третьем рейхе исключительно для военной промышленности»
[475].
Вслед за реставрационным периодом пятидесятых годов началось становление индустриально-потребительского общества, сопровождавшееся ростом благосостояния. Экономический подъем привел в шестидесятых годах прежде всего к обновлению центральных улиц и площадей, которые превращались в торговые центры с пешеходными зонами. Историческое ядро города приспосабливалось к требованиям нового делового сити, где главным событием жизни оказывался шопинг. Для западногерманской архитектуры этих лет характерен отказ от монументальных и репрезентативных форм. Их место занимали большие универмаги, опять-таки по контрасту с тем, что происходило в ГДР. Оценка этой главы послевоенной модернизации ныне довольно единодушна. Политолог Клаус фон Бойме пишет: «Сити с его щупальцами захватывало в первую очередь древнюю архитектурную субстанцию исторических центров пострадавших городов – от Любека до Аугсбурга»
[476]. Уже в семидесятых годах критики говорили о том, что возведение крупных функциональных сооружений, не учитывая градостроительный, архитектурный контекст и разрушая архитектурные ансамбли, зачастую ведут к утрате всего исторического архитектурного окружения. Многие из тогдашних универмагов имели решетчатый фасад. Лишь некоторые из них сохранили свой первоначальный вид, поэтому теперь они сами охраняются как памятники архитектуры.
Сознание необходимости оберегать некоторые архитектурные сооружения и даже объявлять их особо ценными формировалось в послевоенные годы очень медленно. Некоторые даты позволяют судить о том, как начиная с семидесятых годов постоянно росло это осознание историчности окружающей среды. 1975 год был объявлен «Годом защиты памятников культуры»; в 1980-м федеральная земля Северный Рейн-Вестфалия приняла закон об охране исторических памятников; с девяностых годов среди населения значительно расширился интерес к защите памятников: эта тема заняла прочное место в публичных дебатах о коммунальной и социальной политике. С семидесятых годов начала привлекать к себе внимание историческая архитектура, которая на первых порах ограничивалась интересом к внешним эффектам и фасадам, оставляя в стороне проблему сохранения архитектурного материала. Целые кварталы домов эпохи «грюндерства» сносились без особых раздумий, в старинных жилых кварталах возникали новые громоздкие офисы. Выпущенный в 1973 году манифест группы архитекторов так оценивал эту ситуацию: «Изо дня в день городская среда становится все более безобразной и угнетающей, все большее раздражение вызывают монотонность фасадов и строительных комплексов, безликих улиц и городов, одновременно возрастает бесчеловечность окружающей нас среды, усиливается чувство безнадежности и неверия, что мы сумеем справиться с этим»
[477].
Восстановление разрушенного и одновременно безликость городской среды находят свое отражение и в художественной литературе пятидесятых и шестидесятых годов. Это можно проиллюстрировать произведениями Ханса-Ульриха Трайхеля, который родился в 1952 году на востоке Вестфалии (его родители были выходцами из Польши). Приведу фрагмент из автобиографического текста Трайхеля: «Восстановление экономики в послевоенные годы выглядело с индивидуально-психологической точки зрения зачастую яростной работой по сносу старого»
[478]. В своем романе «Потерянный» («Der Verlorene», 1998) Трайхель повествует о семейной тайне или травме. Название романа намекает на судьбу старшего брата, подробности которой Трайхель узнал от матери незадолго до ее смерти в 1991 году. Спасаясь от русского плена, родители чудом избежали расстрела: они бросили конную повозку со всем своим скарбом и сыном Гюнтером, родившимся в 1943 году
[479]. В романе Трайхеля тесно переплелись темы душевной травмы и вины, стертых воспоминаний и нового обустройства жизни: «Чем больше каменела мать под бременем воспоминаний, тем активнее становился отец. Он, пережив две мировые войны, утрату всего имущества, прибыв в Восточную Вестфалию с пустыми руками, занялся в третий раз так называемым обустройством жизни. Ему бы жить в мирное время, только мирного времени не было. Он переделал дом <…> переделал его так основательно, что новый дом уже ни в чем не был похож на старый»
[480].
Достигнув некоторого благополучия, отец превратил свою продуктовую лавку в магазин оптовой мясной торговли. Это потребовало перестройки дома. Описание Трайхелем затеянной перестройки похоже на аллегорию архитектурного и экономического восстановления Западной Германии, произошедшего в пятидесятых годах: «Внутренности фахверкового дома, который раньше занимала местная почта, были целиком выпотрошены, то же самое произошло с фахверковыми стенами. Остались только балки и стропила. Соломенную и глиняную начинку вынули, удалили и часть балок. Вместо них дом поставили на стальные опоры, гладко оштукатурили. Перестройка лишила меня моего детского лабиринта, который был спрямлен, расчищен, высветлен. Исчезли уголки, ниши, длинные коридоры, а также стенные шкафы, двери между помещениями, неожиданные порожки» (46).
