Лео Лёвенталь написал очень важное эссе о сожжении книг, где он охарактеризовал мотивы, которыми руководствуются разрушители всемирного культурного наследия
[92]. Подобно Богдановичу, он усматривает в разрушении объектов культуры желание уничтожить историю. После смены политического режима зачастую возникает сильное желание стереть прошлое, чтобы заменить его новым основополагающим нарративом. История – длительный, комплексный и многослойный процесс, поэтому она всегда разноголоса и заставляет усомниться в единственно верной истине основополагающего мифа. Политическая власть, которой приходится все выстраивать заново, стремится избавиться от прошлого, создавая ситуацию «чистого листа», чтобы устранить противоречия, чуждые ценности и мысли о возможности другой реальности. Подобный вид уничтожения культурного наследия сопровождается чистками. Должно исчезнуть все, что не согласуется с абсолютной истиной, посредством которой хочет самоутвердиться новый режим. Такую политику damnatio memoriae проводят все тоталитарные режимы. Очищение служило сильным мотивом иконоборчества для пуритан в эпоху Реформации. Иконоборчество кальвинистов обернулось выбрасыванием из храмов картин и оргáнов, которые объявлялись инструментами дьявола.
Эпоха Просвещения принесла западному миру в середине XVIII века почитание античности и исторического наследия, что явилось важным элементом секуляризации и модернизации, а с начала XIX века создало свою институциональную основу в виде исторической науки, архивов и музеев. Культ старины, увлечение ушедшими культурами, высокая оценка культурного наследия служили энергетическими компонентами современной западной цивилизации, которые превратили совокупность эстетики, искусства и исторического сознания в новую секулярную религию. Библиотеки, театры и музеи сделались современными храмами этой религии; археологи и филологи стали ее жрецами, а цели познавательного туризма, исторические реликты и древние руины превратились в святые места новых паломничеств.
Именно против этой секулярной религии культурного наследия направлен «святотатственный» терроризм Исламского государства. Тем самым старая проблема вандализма выходит на новый уровень. Весь мир наблюдал по новостным телеканалам в режиме реального времени за варварскими актами «чистки», уничтожения исторического наследия в Мали, Мосуле или Пальмире. Этот нацеленный удар по западной эстетике и историческому сознанию был нанесен на глазах у всех. Разрушение, преднамеренно растянутое во времени и состоящее из серии коротких эпизодов, вполне соответствует афоризму Ницше: «В памяти остается лишь то, что не перестает причинять боль». Поэтому нам следует обратить особое внимание не только на анонимных разрушителей из рядов ИГ, но и на мужественных спасителей и защитников культурного наследия: Абдель Кадер Хайдара сумел, благодаря самоотверженной поддержке многих помощников, спасти в Тимбукту от уничтожения тысячи средневековых арабских рукописей, которые удалось вывести из страны; Халед Аль-Асад (1934–2015), археолог из Пальмиры, самоотверженно работал там, пока не был захвачен боевиками ИГ и обезглавлен в августе 2015 года; его сирийский коллега Абделькарим со своими сотрудниками сумел до захвата Пальмиры спасти тысячи произведений античного искусства, в том числе множество скульптур, ценных могильных даров из Некрополя, которые были перевезены в Национальный музей Дамаска.
Телевизионные кадры, запечатлевшие злодеяния ИГ, повергли весь мир в состояние длительного шока; визуальное распространение актов вандализма стало важным компонентом нового метода ведения войны. Эти акты вандализма пришлись как раз на то время, когда многие страны мира достигли в рамках ЮНЕСКО соглашения о принципах сохранения культурного наследия для будущих поколений. Шоковое воздействие этих актов было усилено данным противоречием. Человечество живет ныне в условиях глобализации, которая объединила весь мир густой сетью синхронной коммуникации; однако этот мир, как мы видим, внутренне глубоко расколот отношением к своим ценностям. Речь идет не только о культурных различиях, но и о разделенных мирах, противоречия между которыми оказываются непреодолимыми и даже не могут стать предметом переговоров. В этой новой всемирно-исторической ситуации мы должны по-новому взглянуть на проблему культурного наследия в настоящем и будущем.
Разрушение Пальмиры ошеломило весь мир. Здесь нельзя не вспомнить слова из песни Джони Митчелл: «You don’t know what you’ve got ’til it’s gone»
[93]. Пока террористы постепенно разрушали Пальмиру, уничтожая памятники культуры, телевизионные кадры этих событий заполняли интернет, приковывая всеобщее внимание. Но даже когда памятник культуры разрушен, не всегда ясно, утрачен ли он окончательно. Как показывает пример с головой Ленина, некоторые ликвидированные памятники порой возвращаются. Так, здания, снесенные в ХХ веке по тем или иным соображениям, ныне порой восстанавливаются, в том числе московский храм Христа Спасителя или рижский Дом Черноголовых и берлинский Городской дворец, если говорить о наиболее показательных случаях. Когда восстановление прежнего здания происходит при жизни следующего поколения или еще позднее, то зиявшая ранее пустота легко заполняется, она автоматически закрывается в сознании людей восстановленным зданием. Можно с уверенностью сказать, что историческая Пальмира продолжит свою жизнь в изображениях и текстах
[94]. После того как Пальмира будет отбита у ИГ, возникнет новый вопрос: можно и нужно ли восстанавливать эти исторические руины?
В тени Холокоста – Армения, гереро и нама: геноциды в начале ХХ века
Холокост не был первым геноцидом ХХ века; до этого имели место еще два случая подобных преступлений против человечности: армянский геноцид 1915 года, организованный младотюркской Партией единства и прогресса, и истребление племен гереро и нама в 1904–1908 годах, совершенное немецкими колониальными войсками на территории нынешней Намибии. Немцы были так или иначе причастны к обоим названным случаям геноцида. Срока давности для геноцида не существует, и память о нем сохраняется иначе, нежели память о войне. Если после войны друг другу противостоят победители и побежденные, которым вслед за заключением мира приходится сохранять в совместном будущем столь разные воспоминания об эксцессах насилия, то после геноцида друг другу противостоят преступники и жертвы, причем преступники делают ставку на забвение событий прошлого и их вытеснение из памяти, а жертвы обычно формируют сильную и устойчивую мемориальную культуру. Подобная радикальная асимметрия между интенсивным желанием забвения, с одной стороны, и императивом памятования, с другой, характеризует ситуацию долгих лет после геноцида, которая воспроизводит и продолжает асимметрию могущества и бессилия во взаимоотношениях между обеими сторонами. Эта забытая и вытесненная из памяти история не дает покоя. 2015 и 2016 годы дали немало поводов проверить, насколько актуальны ныне события прошлого, и обратиться к ним вновь.
