Каждый, кто фотографирует с помощью смартфона, хорошо знает, насколько легко за кратчайшие сроки накопить огромный массив данных и создать их архив. Подвижные и неподвижные изображения, тексты и аудиозаписи могут без особых затрат и в больших объемах сохраняться с помощью цифровых технологий. Забвение стало таким же простым, как запоминание. Одинаковым усилием – обычно всего лишь одним кликом – информация сохраняется или удаляется. Однако на самом деле подобное впечатление все чаще оказывается обманчивым. То, что однажды попало в глобальные потоки информации, перетекающие с сервера на сервер, нелегко повернуть вспять. Формируются осадочные слои устаревшей, ненужной информации, которую в любой момент можно извлечь вновь.
В таких условиях возникает новый непроизвольный и неконтролируемый вид памятования, возможность которого полтора века назад предвидел Ницше, писавший: «Не чудо ли, что мгновение, которое столь же быстролетно появляется, как и исчезает, которое возникает из ничего и превращается в ничто, что это мгновение тем не менее возвращается снова, как призрак, и нарушает покой другого»
[146].
Если Пруст воспринимал непроизвольное воспоминание в качестве секулярного вида откровения и в качестве новообретения утраченного времени, то Ницше говорит о непрошеном возврате того, что хранилось в памяти, как о жутком привидении, которое появляется в поздний час, когда ему совсем не рады. Ницше предвосхитил событие, ставшее ныне повседневным: огромное хранилище информации, коим является интернет, может нарушить социальный покой общества, поскольку прошлое не оседает, перекрываясь новым, и не меркнет, не исчезает со временем, а надолго остается доступным, поскольку в интернете все одинаково далеко от нас и одинаково близко; достаточно одного клика, чтобы управляемые специальными алгоритмами поисковые машины моментально вновь извлекли сохраненную информацию из глубин на поверхность.
Новая структура времени?
Фундаментальный культурный сдвиг от забвения к памятованию, став повседневным модусом жизни современного общества, привел не только к появлению новых юридических и технических проблем, но и к оживленной дискуссии о теории времени. Ницше сравнивал историзм конца XIX века с волнами цунами, обрушившимися на современное общество: «пограничные столбы сброшены, и все, что когда-либо было, обрушивается на человека. <…> Словно из неиссякаемого источника изливаются на человека все новые и новые потоки исторического знания, чуждое и лишенное связи надвигается на него, память широко отворяет свои двери, все же не будучи в состоянии вместить всего»
[147]. Без отсылки к этому диагнозу Ханс Ульрих Гумбрехт сходным образом описал эпоху интернета. Ныне не столько исторические науки, сколько новые электронные медиа обрушивают на современность гигантские потоки прошлого, что порождает новую ситуацию, которую Гумбрехт именует «расширенным настоящим». В новом темпоральном режиме уже не удается, по его словам, «оставить позади какое бы то ни было прошлое». Ныне разные виды прошлого переполняют наше настоящее, причем «главную роль здесь играет совершенство электронных носителей памяти». Таким образом, «в настоящем расширяется сфера параллельных измерений времени. Все недавние события прошлого становятся частью расширяющегося настоящего, и нам все тяжелее исключить из настоящего какой-либо художественный или музыкальный стиль прошлых десятилетий»
[148]. Настоящее расширилось настолько, что прошлое не способно остаться позади, оно оказывается целиком включенным в настоящее. Следствием такого затопления настоящего прошлым является меланхолическое чувство времени с его симультанностью, статичностью и стагнацией. За подобным диагнозом времени стоят те же аргументы, которые выдвигал Ницше: настоящее страдает от того, что разучилось забывать!
В этом же направлении следует анализ Эндрю Хоскинса, с той, однако, разницей, что его взгляд на «широкое настоящее» имеет не меланхолический, а скорее эйфорический характер. Хоскинс, который на поколение моложе Гумбрехта, также считает, что интернет породил новую структуру времени и совершенно иные формы культурной памяти. Характеристикой новой структуры времени служит для Хоскинса «отсутствие периода затухания» («the end of decay time»)
[149]. В статье под таким названием он за год до решения Европейского суда высказался против права на забвение в интернете. По его мнению, подобное решение неверно оценивает новую медийную реальность. «Нынешняя жизнь протекает в условиях гиперсвязанности (копирование, сборка, пересылка, переход по ссылке, установление гиперссылки), при которых закон затухания не действует»
[150]. В интернете «период затухания» отменен. «До наступления цифровой эры прошлое было царством тлена. Носители информации желтели, блекли или начинали мерцать, на них лежала печать износа и старения». По словам Хоскинса, все они своей материальностью свидетельствовали о расхождении между прошлым и настоящим, которое отменяется электронными медиа. Прошлое высвобождается из пространства архивов, где оно прозябало в усеченном и редуцированном виде; теперь прошлое становится активной частью культуры, которая перестала быть дефицитарной (post-scarcity culture). «Померкнувшее и поблекшее прошлое старых школьных друзей, бывших любовниц и всего, что могло или должно было оказаться забытым, внезапно вернулось в единое взаимосвязанное настоящее, где владычествуют Google, Flickr, Ebay, YouTube и Facebook». По мере того как большие данные все сильнее затягивают в свой водоворот людей, политику и культуру, начинают вырисовываться контуры новых конструкций и происходит становление постгуманитарного общества.
Аргументация Хоскинса вполне понятна. Интернет ничего не забывает, любую информацию всегда можно вызвать одним кликом, поэтому временная дистанция по отношению к ней не растет, сама по себе информация не стареет и не подлежит периодической выбраковке, как это обычно происходит с материальными носителями. Теперь уже нельзя положиться на то, что нечто относящееся к далекому прошлому автоматически померкло и постепенно забудется. Вся прежняя метафорика и понятийный ряд, характеризующие забвение, устарели перед лицом цифровых медиа. Легкодоступность, операбельность и транспарентность любой информации позволяют в любой момент вернуть прошлое назад, что, как мы видели на многих примерах, способно серьезно потревожить покой настоящего.
Хотя бы вскользь отметим здесь, что столкновение немецкого общества с парадоксом «непроходящего прошлого» произошло в восьмидесятых годах, например в июне 1986 года, когда Эрнст Нольте в статье, опубликованной в газете «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг», использовал эту формулировку применительно к Холокосту. Как отметил Герман Люббе, тема Холокоста действительно приобретала растущую эмоциональную остроту и актуальность по мере того, как само событие все больше удалялось во времени. Вместо забвения или «затухания» оно упорно оставалось частью злободневного настоящего. Подобная темпоральная аномалия объясняется ныне психопатологией «травмы» – понятия, которое медики переосмыслили, определили заново и начали практически использовать лишь в восьмидесятых годах. Под «травмой» здесь понимается психическая травма, которая не зарубцовывается. Поэтому она не может быть забыта; пережитый ужас возвращается в неконтролируемых образах и переживается снова и снова, захлестывая настоящее волнами прошлого.
