Вторым лейтмотивом данной книги служит различение между культурой стыда и культурой вины. Эти концепты, заимствованные из антропологических исследований, способны помочь в описании ценностного климата западногерманского общества благодаря таким ключевым понятиям, как «позор» и «честь», «вина» и «искупление». Эти понятия символически соотнесены с (отчасти противоречивыми) ценностными комплексами и нормами поведения; они формируют ментальные структуры, определяют восприятия и воспоминания. Спор между Вальзером и Бубисом, состоявшийся в 1998 году, дает возможность проследить эволюцию мемориальной истории начиная с 1945 года на основе публикаций в журналах, которые издавались по лицензиям оккупационных властей. Эти публикации ранних послевоенных лет являются важным источником для анализа коллективной проработки опыта, отторжения или сохранения воспоминаний, а также конструирования новой немецкой идентичности. В тогдашних дебатах нетрудно опознать темы и топосы, которые будут фигурировать в споре между Вальзером и Бубисом, состоявшемся в 1998 году. Ключевые вопросы нынешнего времени приобретают более ясные очертания при взгляде на них через призму исторических свидетельств.
История в памяти
Воспоминание как возбудитель
В конце ХХ века, когда министерства в землях ФРГ создавали «лаборатории будущего», где работают над вызовами следующего тысячелетия, немцев опять настигло прошлое. Спор между Мартином Вальзером и Игнацем Бубисом, спровоцированный выступлением писателя при его награждении Премией мира, стал частью немецкой мемориальной истории, которая предпочитает двигаться скачками и рывками. Начиная с середины восьмидесятых годов главным импульсом, определявшим подобный ход немецкой мемориальной истории, служил скандал: он нарушал общественное спокойствие и привлекал к себе внимание публики. Достаточно вспомнить приезд Рейгана в Битбург (1985), спор историков (1986), речь Йеннигера в бундестаге (1988), книгу Гольдхагена и его встречи с читателями (1996), а также выставку, посвященную преступлениям вермахта (1997). Параллельно с историческими исследованиями, деятельностью мемориалов и соответствующих учреждений происходили эти неожиданные события взрывного характера, связанные с мемориальной культурой; последним из них и оказалось возмутившее общественное спокойствие выступление Мартина Вальзера, лауреата Премии мира, состоявшееся 11 октября 1998 года во франкфуртском соборе святого Павла
[163]. Десятью годами раньше другой лауреат Премии мира, Зигфрид Ленц, здесь же спросил: «Говорит ли еще история с нами, затрагивает ли она еще нас, когда мы бесстрастно склоняемся над ней и холодно, невозмутимо регистрируем произошедшее?» Однако история национал-социализма продолжает возбуждать сильные эмоции и потрясения, о чем свидетельствует не только выступление Мартина Вальзера, но и реакция его слушателя Игнаца Бубиса. Эта история говорила с обоими уже потому, что продолжала говорить в каждом из них. Столкновение двух протагонистов породило публичную дискуссию со значительным количеством участников. На удивление большая часть немецкого населения с неослабевающим интересом следила за лавиной появлявшихся в СМИ статей и выступлений, горячо обсуждая их. Впрочем, продолжительность медийных кампаний, мобилизующих общественное внимание, ограниченна. К концу 1998 года дискуссия затихла; общественное внимание переключилось на другие темы. Забылась ли эта дискуссия к середине следующего года вовсе? Нет, она лишь сменила медийное пространство, перейдя из газет и журналов на страницы книг с несколько большим диапазоном интересов, рефлексий и памяти.
В отличие от спора историков, который велся специалистами внутри экспертного сообщества, эта дискуссия была инициирована двумя индивидуумами, каждый из которых поначалу говорил лишь сам за себя. Обоим было около семидесяти лет; к их поколению принадлежало большинство тех, кто затем присоединился к спору. Воспоминания обоих протагонистов относились к периоду национал-социализма, однако в силу биографических обстоятельств они оказались диаметрально противоположными: Вальзер принадлежал к так называемому поколению помощников ПВО (Flakhelfergeneration), тех подростков, которые были призваны в армию в самом конце войны, а Бубис был уцелевшей жертвой Холокоста, многие члены его семьи погибли. Более молодые участники дискуссии руководствовались уже не личным опытом и собственными воспоминаниями, а приобретенными из других источников знаниями о прошлом и сформировавшимися представлениями о нем. Насколько несхожими были дискуссионные позиции и, соответственно, воспоминания тех, кто подвергался и не подвергался преследованиям национал-социалистов, настолько же однозначным стало ретроспективное историческое сознание, сложившееся под авторитетным влиянием жертв национал-социализма и закрепленное нормативным консенсусом, который существовал в ФРГ. На фоне подобного единодушия в виде коллективного осуждения, коллективной скорби и коллективной памяти, позволявшего занять удобную позицию солидарности с жертвами, чтобы не разбираться с собственным прошлым и избежать причисления к «нации преступников», спор между Вальзером и Бубисом с особой силой подчеркнул непреодолимое различие их воспоминаний. В обоих голосах слышались отзвуки их биографически-личных переживаний, которые даже спустя более полувека не утратили своей силы, что и придало спору столько остроты, страсти и серьезности. Таким голосам осталось звучать недолго; голос Игнаца Бубиса тем временем уже умолк, из-за чего его выступления в ходе дискуссии приобрели характер завещания. Огромный резонанс, вызванный этим спором, свидетельствует, что оба оппонента говорили не только о себе, в их позициях отразились взгляды и настроения многих людей. Вальзеру удивительным образом удалось в своей речи целиком оставаться самим собой и прислушиваться исключительно к самому себе, но одновременно отразить «общую потребность в самовыражении», как он сказал об этом позже, говоря о тысяче полученных писем. Значимость этого события определяется не только самой речью, которую можно считать лишь образчиком демагогии или шедевром риторики, а в вызванном ею широком отклике, какой бы характер он ни носил, отрицательный или положительный. Феномен такого коллективного отклика нуждается в анализе, который охватывал бы как нападки, так и заявления о поддержке или любые другие высказывания, то есть всю дискуссию целиком. Поэтому далее речь пойдет не о новых аргументах за или против и не об очередной попытке примирить обе стороны. В центре нашего внимания будут сама общественная реакция, порожденная этой дискуссией, а также формы ее артикуляции. Но подобный анализ дискуссии возможен лишь при условии, что она будет рассматриваться не изолированно, а как часть немецкой мемориальной истории, истории памятования и забвения, восходящей к 1945 году.
На необходимость подобного исследования указывал, например, историк Луц Нитхаммер. Еще десять лет назад он писал по поводу «дела Йеннингера» о «неуправляемом возвращении неосознанных культурных аффектов», призывая к изучению подобных выплесков общественных эмоций. «Обо всем этом поле нам известно пока мало; публицистические гипотезы вроде той, которую выдвинули супруги Митчерлих, скорее очерчивают его, нежели изучают. А там, где оно осваивается посредством биографических исследований и изучения личного исторического опыта, до сих пор рассматривалась лишь индивидуальная проработка личного исторического опыта современниками Третьего рейха, а не ее культурный концентрат, хотя только он способен пролить свет на возбудимость, которая передается этим наследием следующим поколениям»
[164].
