В качестве индивидуума, члена социальной группы и носителя культурной памяти человек сопричастен всем видам памяти. Поскольку они взаимно пересекаются, накладываются друг на друга, уместно говорить о «многоуровневой проблеме». При этом у каждого уровня есть свои особенности. От иерархии уровней зависит, какой из них заявляет о себе с большей силой. Уровень субъективного исторического опыта выводит на первый план многообразие и различие индивидуальных точек зрения, но одновременно осуществляет их привязку к исторически устаревшей и ставшей даже скандальной памяти старшего поколения. Мартин Вальзер выступает адвокатом этого уровня субъективного исторического опыта, защищая с прустовской эмоциональностью право на собственное живое восприятие событий прошлого и настаивая на категорическом отказе от их толкования задним числом.
Сужение многообразия индивидуальных и субъективных форм исторического опыта при его превращении в коллективную память происходит через усиление ее обязательности, что сопровождается цементирующей консолидацией (за счет иконизации и мифологизации), и позволяет использовать различные приемы политической инструментализации; такую политическую инструментализацию можно продемонстрировать на примере Холокоста, используемого в качестве учредительного мифа для государства Израиль, для формирования еврейско-американской идентичности и даже в случае с немецким «негативным национализмом». На уровне коллективной памяти противостояние между жертвами и преступниками не сглаживается, а, напротив, резко обостряется.
Иначе выглядят структурные связи на уровне культурной памяти. Она опирается на архив культуры, то есть на все многообразие медиальных репрезентаций и произведений искусства, которые всякий раз интерпретируются и осваиваются заново. Здесь нет ни господства идиосинкразий, ни жесткой привязки индивидуальной памяти к биографическому времени, ни унифицирующих групповых императивов коллективной памяти; здесь царит нередуцируемое многоголосие, гетерогенность точек зрения, выразительных средств, различных интерпретаций. На этом уровне существует возможность взаимопересечений и взаимообменов. Тексты еврейских авторов Примо Леви и Рут Крюгер, Пауля Целана и Нелли Сакс входят в немецкую культурную память наряду с текстами Генриха Бёлля и Мартина Вальзера. Включение этих текстов с их особой перспективой в немецкую культурную память не означает их отчуждения от создателей и не представляет собой попытку преступников негласно перейти на сторону жертв. Историческая генеалогия не стирается культурной памятью, а делается открытой и доступной для восприятия чужого опыта, привилегированными носителями которого служат литературные тексты, произведения изобразительного искусства и кинокартины.
База культурной памяти оказывается еще более широкой, однако и на этом уровне память не теряет характерной для нее соотнесенности с определенным кругозором. Экзистенциальная и обязательная причастность к культурной памяти связана с понятием «образование». Образование преодолевает ограничения таких формирующих факторов, как социальное происхождение, биографический опыт, принадлежность к политическому коллективу. Образование подразумевает причастность к определенной коллективной идентичности и одновременно активизацию индивидуальной свободы. Хотя обязательные элементы образования претерпевают видоизменение (существует историческое, литературное и политическое образование), его содержания передаются из поколения в поколение. Они транслируются такими институтами, как семья и школа. Но речь при этом идет лишь об определенном каркасе, о рамочной конструкции, которая наполняется индивидуальным содержанием. Достроить ее, воспользоваться ею, наполнив новой жизненной силой, – это дело субъективного выбора, индивидуального вкуса, интересов, способностей к обучению и личной ангажированности.
Ключевые слова дискуссии
Финальная черта
К числу парадоксов немецкой мемориальной истории, полной взрывов общественного возмущения, принадлежит то обстоятельство, что всякое новое требование подвести финальную черту под чудовищной суммой немецкой вины оборачивается своей прямой противоположностью и оживлением исторической памяти. Так уже было, например, со «спором историков», который разгорелся после публикации статьи Эрнста Нольте с протестом против «неестественной», по его мнению, а потому нетерпимой ситуации «непроходящего прошлого». В недавней дискуссии вновь зашел разговор о финальной черте, хотя следует заметить, что само это выражение использовал первым не Вальзер, а Бубис. «Вы не хотели подведения финальной черты, но вооружили аргументами ее сторонников!» – таким был упрек председателя Центрального совета евреев, прозвучавший в разговоре с Вальзером, который был организован редакцией газеты «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». Это выражение действительно сыграло ключевую роль в общественном восприятии всей дискуссии. «Дискуссия без финальной черты» – резюмировала газета «taz» в своей публикации 15 декабря 1998 года. В этом пункте обе спорящие стороны проявили единодушие: нельзя подводить финальную черту под самой мрачной главой немецкой истории; оба оппонента подчеркивали не только невозможность избавиться от этого исторического бремени, но и необходимость напоминать о нем. Однако принципиальное единодушие грозило распасться из-за разногласий по другим вопросам, а также из-за недоразумений, которые то и дело возникали в ходе ожесточенной полемики. И все же этот консенсус чрезвычайно ценен, ибо он свидетельствует о том, что осмысление прошлого вступило в новую фазу. Но чтобы понять это, нужно рассмотреть значения выражения «финальная черта» в различных контекстах.
Выражение «подвести финальную черту» обычно говорит о желании загладить вину. Чтобы вина одного поколения не ложилась на другое, придуманы особые религиозные ритуалы и политические законы. Своеобразным подведением финальной черты служит ежегодный еврейский ритуал искупления грехов Йом-Кипур, а также амнистия, объявляемая правителем в связи с одержанной победой. В Ветхом Завете Бог устами пророка Исайи обещает своему народу, страдающему в вавилонском плену, подвести финальную черту под его грехами и страданиями: «Утешайте, утешайте народ Мой, – говорит ваш Бог. – Говорите с Иерусалимом ласково, объявите ему, что его рабство закончилось и за его грех заплачено» (Исаия 40:1–2). Политическая и юридическая формула Вестфальского мира призывает подвести финальную черту посредством «вечного забвения и примирения» («oblivia perpetua et amnestia»). Финальная черта должна обезвредить враждебную память побежденного, чтобы в будущем бывшие противники смогли вновь жить сообща без злобы и мести. В таких контекстах финальная черта подразумевает прощение и забвение, предполагая, однако, наличие более авторитетной инстанции. Кроме того, в понятии финальной черты следует различать юридический и моральный (или религиозный) аспекты. В юридическом плане подведение финальной черты означает прекращение уголовного преследования виновного и недопущение дальнейших требований со стороны потерпевшего. В моральном и религиозном контексте подведение финальной черты подразумевает окончание виновности, искупление и примирение.
Для ФРГ тема «финальной черты» отнюдь не нова, поскольку неизменно звучит в дебатах о так называемом возмещении (Wiedergutmachung). Этот термин носит обобщающий характер по отношению к различным притязаниям жертв на материальную компенсацию и возврат имущества – процесс, который в пятидесятых годах обрел правовую форму.
