Спор между Вальзером и Бубисом в значительной мере подогревался противоречием между сказанным и услышанным. Главный опыт, извлеченный из повседневной коммуникации, указывает на то, что горизонты понимания у партнеров по диалогу зачастую не совпадают, а странным образом разнятся. Когда Вальзер говорил об инструментализации Аушвица, Бубису слышалось в этом несогласие, даже протест против все еще не состоявшихся компенсаторных выплат за принудительные работы. И наоборот: когда Бубис требовал никогда не забывать об Аушвице, Вальзеру слышалось в его словах, что обвинениям в адрес немцев не будет конца. В данном пункте обе стороны проявляли крайнюю чувствительность. Чтобы понять чувствительность Вальзера, следует обратиться к немецкому комплексу вины, подробный разговор о котором пойдет далее. А для того, чтобы лучше понять чувствительность Бубиса, необходимо вспомнить, какую роль играла риторика «финальной черты» в истории ФРГ.
Восстановим вкратце один из эпизодов этой истории. Речь пойдет о событии в процессе формирования юридических норм применительно к проблеме «возмещения», то есть компенсаторных выплат жертвам национал-социализма. Этот процесс состоял из нескольких стадий
[202]. Кристиан Просс, изучивший их и назвавший сам процесс «маленькой войной против жертв»
[203], упоминает двух правительственных чиновников, громко заявивших о себе в начале пятидесятых годов: Отто Кюстера и Фрица Шеффера. Их позиции оказались столь полярны, что Кюстер, известный защитник жертв национал-социализма, счел себя вынужденным уйти в отставку из-за политики федеральных властей, которые затягивали решение о компенсаторных выплатах или вовсе не желали заниматься этой проблемой. Свой шаг он объяснил в радиообращении от 20 мая 1952 года словами, полными гнева и отчаяния: «Я пришел к выводу, что немецкий народ должен знать: преступления гитлеровского периода останутся не искупленными, и вину за них унаследуют наши сыновья и внуки. <…> Я обращаюсь к немецкому населению, я обращаюсь прежде всего к молодым безвинным наследникам гитлеровского проклятия, чтобы они сказали, нет, чтобы они крикнули, что не хотят продолжения того, что до сих пор происходило в Бонне, не хотят, чтобы так решался главный вопрос нашей национальной чести, как это делается сейчас правительством»
[204].
Как надеялся Кюстер, энергичная и убедительная «политика возмещения» сможет искупить вину немцев, не даст этой вине стать роковым наследием для будущих поколений. Он хотел подведения финальной черты не под «возмещением», а посредством «возмещения». Он считал это исторической задачей своего поколения, которое, впрочем, не желало о ней слышать. Поэтому Кюстер адресовал свое послание и «молодым безвинным наследникам гитлеровского проклятия», чтобы они оказали давление на старших при решении «главного вопроса нашей национальной чести».
Если призывы Кюстера не нашли отклика, то Шеффер, три дня спустя также выступивший с радиообращением, в котором отреагировал на упреки Кюстера, гордо заявил о широкой поддержке своей позиции, о чем, дескать, свидетельствуют тысячи писем
[205]. Шеффер воспользовался аргументом, которому такая поддержка была обеспечена вплоть до восьмидесятых годов. Он выдвинул на первый план «страдания и тяготы», выпавшие на долю немцев, объявив тем самым преступников подлинными жертвами: «Всякий порядочный человек, всем сердцем и всеми помыслами озабоченный страданиями и тяготами, выпавшими на долю немецкого народа, защищающий и представляющий немецкий народ с его страданиями и тяготами перед лицом всего остального мира, вынужден, если он действует прямо и открыто, смириться с тем, что в этой войне среди политических джунглей его заклеймят как антисемита»
[206].
Проблема «возмещения ущерба» была названа оппонентами Кюстера не «главным вопросом национальной чести», а, напротив, «войной среди политических джунглей», в которой порядочный немец отказывается участвовать. Как известно, Вальзер также получил более тысячи писем. Мы не знаем их содержания. Но часть из них, видимо, характеризовалась тем же настроением, которое вызвало выступление Шеффера: освобождающим чувством возможности поддержать «стойкость» Шеффера, который высказал свою позицию по отношению к евреям
[207]. Однако не должно складываться впечатление, будто история повторилась. Дело не так просто. С течением времени проблема сместилась от «политики возмещения» к «мемориальной культуре». Проблема значительно осложнилась. На сей раз среди жертв нашлись те, кто увидел в словах Вальзера правоту собственных взглядов. Воспоминание о событиях 1952 года не создает ощущения дежавю, но наглядно демонстрирует как устойчивость, так и эволюцию проблем немецкой мемориальной культуры.
Кюстер надеялся, что решительная государственная воля ФРГ и последовательное, поддержанное волей граждан материальное возмещение ущерба приведут к моральному искуплению вины, которое сможет восстановить «национальную честь». Вина, искупление и честь были тесно взаимосвязаны в тогдашних размышлениях и дискуссиях; как мы видим, ныне эта связь полностью распалась. Само слово «возмещение» звучит сегодня как недопустимое умаление трагедии: компенсаторные выплаты правительства не могут, разумеется, ни возместить жертвам их утрат, ни дать им избавления от пережитых страданий. Разговор о «компенсации ущерба» идет на пользу скорее не жертвам, а преступникам, которые после краткого периода денацификации сразу после войны вернулись на прежние государственные должности и получили немалые пенсии
[208]. Радикальное «возмещение ущерба» состоялось в виде широкой реабилитации старых нацистов, которая осуществлялась на основе статьи 141 Основного закона. Для этой группы лиц Отто Кюстер был неприемлем хотя бы потому, что он демонстрировал согражданам их реальное отношение к собственному прошлому. Например, он сравнивал волокиту при работе над вопросами возмещения ущерба с теми рвением и скоростью, которые проявил комитет по регламентации ношения военных наград, незамедлительно проведя экспертизу относительно будущего ношения гитлеровских орденов
[209].
