В статье «Попытка итога» Дольф Штернбергер обращается к эссе Арендт: «Сенсационная публикация под названием „Организованная вина“, написанная автором явно еврейского происхождения, содержала трезвый политический подход и по-человечески смелый анализ, посредством которых был опровергнут тезис о „коллективной вине“, что вызвало волну читательских писем; зато второе „не менее захватывающее и эмансипирующее“ эссе того же автора, посвященное теме концентрационных лагерей, не получило никакого отклика». Поэтому Штернбергер задался вопросом: «Неужели в этом и состояли „перемены“, произошедшие между 1945 и 1948 годами? Неужели витальная забывчивость победила?»
[246]
Понятие коллективной вины – это призрак, который возвращается снова и снова и с которым трудно справиться. О его психологическом воздействии мы еще поговорим более подробно. С понятием коллективной вины связано представление о том, что при Гитлере виновным стал весь немецкий народ. Коллективная вина является противоположным полюсом по отношению к утверждению об исключительной вине фюрера, который, захватив власть в Германии, вместе со своей преступной кликой поработил немецкий народ. Оба тезиса ставят вопрос: какое количество людей несут ответственность за террористический режим? Десятки, сотни, тысячи, сотни тысяч, миллионы? И еще: о какой вине идет речь? Супруги Митчерлих подчеркивали в конце шестидесятых годов, что уничтожение миллионов беззащитных людей складывалось из множества преступных решений и индивидуальных действий, поэтому ответственность за них «нельзя перекладывать только на руководство, а в конечном счете – на самого фюрера». Дэниэль Гольдхаген в девяностых годах своей сенсационной книгой «Добровольные помощники Гитлера» возродил спор о коллективной вине немцев, возложив ее, однако, только на старшее поколение
[247].
В ранние послевоенные годы к этой проблеме обратился в своей уже упомянутой книге «Вопрос о виновности» Карл Ясперс, учитель Ханны Арендт. Всю силу философской дифференциации и аргументативной убедительности он направил на опровержение огульного представления о коллективной вине. В этом понятии он видел опасное проявление «коллективистского мышления», которое на протяжении веков распалялось антисемитизмом
[248]. Чтобы уйти от понятия коллективной вины, Ясперс предложил различать четыре вида вины. Два первых вида связаны с требованиями и императивами, которые предъявляются индивидууму извне; вину таких видов можно искупить. Два других вида вины сопряжены с добровольной, внутренней, духовной работой личности, и такая работа не может быть завершена окончательно. К первой группе относятся уголовная и политическая вина.
Уголовная вина предполагает индивидуальную ответственность, которую определяет суд, а назначенное им наказание искупает вину. Политическая вина возникает как коллективная ответственность всех граждан за преступления, совершенные от имени их государства. Граждане виновны не в качестве индивидуумов, а как национальный коллектив, подразумевающий совместную ответственность всех граждан. Наказание в ответ на политическую вину – репарации, денацификация, компенсационные выплаты – возлагаются на всю нацию целиком. Моральная вина и метафизическая вина, напротив, подразумевают индивидуальность и свободу личности. Моральная вина может быть осознана только в диалоге с собственной совестью; она связана с покаянием и внутренним исправлением. Если моральная вина сопряжена с другим человеком, то метафизическая вина сопряжена с богом. Метафизическая вина являет человека в его религиозном, антропологическом и экзистенциальном измерении. Речь при этом идет о фундаментальном самопознании, гордости, смирении, раскаянии, преображении и возрождении.
Неизменно актуальной для нашей дискуссии о нацистском прошлом является тема политической вины, которую рассматривает Ясперс. Вина в строгом смысле этого понятия может быть только индивидуальной, поэтому политическая вина имеет иную природу, нежели уголовная или моральная вина. Ответственность за политическую вину распространяется на всех немецких граждан и даже – вопреки мнению Гольдхагена – на следующие поколения
[249]. Вполне допустимо говорить о коллективной ответственности, не впадая при этом в «коллективистское мышление». По словам Ясперса, такое мышление, «естественное и само собой разумеющееся для большинства, самым скверным образом использовали национал-социалисты, вдолбив его в головы своей пропагандой»; осуждая эту форму мышления, Ясперс подчеркивает его «ложную субстанциализацию»
[250]. Ведь немцев объединяет в данном случае не их особая, дарованная им свыше «сущность» или их «национальный характер», а их ответственность в качестве граждан своего государства. «Народ отвечает за свою государственность. Перед лицом преступлений, совершенных от имени Германской империи, ответственность возлагается и на каждого немца. Мы „отвечаем“ коллективно»
[251]. Говоря о политической вине, Ясперс заменяет понятие коллективной вины понятием коллективной ответственности. Он связывает с этим тот урок, который всегда давался немцам с трудом: для граждан не существует аполитичных сфер жизни. А державам-победительницам Ясперс адресует предупреждение об опасности использовать вину в качестве политического средства давления и превращения немцев в «народ-парию», что сделало бы их, так сказать, историческими наследниками евреев. Самих немцев он предостерегает от «расщепления понятий виновности, что может стать уловкой, помогающей уйти от ответственности». Коллективную политическую вину следует также принять на себя индивидуально. Немцы должны прийти к тому, чтобы признать свою ответственность не под чужим давлением, а по внутреннему побуждению. Работа Ясперса должна была помочь немцам опомниться, чтобы с достоинством взять на себя вину, ясно понимая ее характер в каждом отдельном случае
[252].
Стыд, позор, бесчестие
В отличие от совести, которая оставляет человека наедине с самим собой, богом или собственным Сверх-Я, стыд есть нечто иное. Стыд – это социальный аффект, обусловленный страхом изоляции. Стыд – это то, что испытывает индивидуум, позор – то, что ему адресует социум в качестве нормативной инстанции. Стыд является непосредственным, органическим аффектом. Он, подобно покраснению, не поддается контролю и подавлению. Стыд служит «остаточным рудиментом инстинкта и социальным аффектом par excellence»
[253]. Зигхард Некель, написавший социологическое исследование стыда, различает позитивное чувство стыда (особенно в контексте сексуальности и сакральности) и негативное чувство стыда (статусное унижение, бесчестие). Главную роль здесь всегда играет «взгляд». Стыд является инверсией властного, пристального взгляда; стыд подразумевает, что тебя разглядывают другие, то есть человек ощущает себя объектом чужого взгляда. Оппозицией по отношению к стыду и позору служат гордость и честь. Шопенгауэр определял честь с двух точек зрения: с одной стороны, как мнение других о нашем достоинстве, а с другой стороны, как нашу боязнь чужого мнения
[254]. Честь – это социальный капитал; позор означает его утрату, разрушение идентичности и социальную смерть. Если вина и совесть могут стать абстрагируемыми ценностями, что позволяет индивидууму занять нравственную позицию независимо от коллектива, то в обществе, которое живет по законам стыда, такая независимая позиция немыслима. Общественное презрение, изгнание из общества ведут к социальной смерти, которая предшествует смерти физической. Этнологи и этологи говорят о «сохранении лица» и об «угрозе потерять лицо» (face-saving / face-threatening). Лицо является здесь синонимом идентичности и чести, от него зависит судьба личности, ее жизнь и смерть, что регламентируется кодексом чести данного социального коллектива.
