(VII) «Поколение 85-го» охватывает возрастные когорты примерно 1965–1980 годов рождения. Эти молодые люди, которым сегодня около тридцати, росли в мире стремительных технических новаций и умножающихся глобальных вызовов. Дигитализация, генные технологии, СПИД, экологические угрозы и катастрофы, глобализация и терроризм стали для них факторами, определяющими их жизнь. Будучи детьми «шестидесятников», они оказались первым поколением, «свободным от последствий войны»
[433]. Пройдя социализацию в восьмидесятых годах, характеризовавшихся ростом благосостояния, они особенно остро чувствуют на себе экономический спад, уход от доктрины социального государства к новым программам социальной помощи
[434]. «Поколение 85-го» дистанцируется от ценностей «шестидесятников» и от той среды, в которой оно вырастало. Но к этому дистанцированию оно относится холодно, без гнева, который был присущ «поколению 78-го». Вместо морализаторства или меланхолии «восьмидесятники» веселятся, исповедуют гедонизм и безразличны к тому, что происходит вокруг, сосредоточившись на себе.
Задержимся еще некоторое время на этом пока что последнем поколении. Вглядимся в коллективный автопортрет, нарисованный Кристианом Шюле (р. 1970)
[435]. Очевидно, что и самоописание этого последнего поколения ХХ века также отталкивается от «шестидесятников». Шюле связывает 1985 год с началом постмодерна, когда «критическое, разлагающее, просветительское давление „шестидесятников“ ослабевает» (22)
[436]. Бунт против своих родителей, «шестидесятников», был для «поколения 85-го» немыслим, ибо бунт против родителей вышел из моды. Шюле приписывает собственной возрастной когорте адаптацию к обществу потребления: «Нас интересовали не идеи. Нас интересовали вещи» (18)
[437]. Он называет ее постиндустриальной, постисторической, постморальной, постметафизической (23). Одновременно молодые люди этого поколения являются представителями нового консерватизма, готовыми вернуться к таким формам жизни, как семейственность и буржуазность, хотя и без заявлений о своей приверженности традиционным ценностям. Реанимация традиций и хороших манер, учтивости, соблюдения дистанции служит для них скорее стилем поведения, нежели ценностным фактором. Неуверенность этого поколения вообще компенсируется чувством стиля: «оно культивирует видимость» (150).
Шюле перечисляет ряд факторов, превращающих «поколение 85-го» в «ментальный коллектив». Оно «пубертировало в эру дигитализации»; привычное (визуальное) восприятие окружающей действительности объясняется изначальной привязкой к медийным и виртуальным мирам. Ключевыми историческими событиями для «поколения 85-го» служат СПИД, Чернобыль, горбачевская перестройка и падение Берлинской стены. В мире, где конкурируют возможности выбора из огромного количества разнообразных развлечений и впечатлений, это поколение ощущает себя «первым в Германии, кому выпало жить в условиях плюрализма и воплощать собой плюрализм» (30). Своим холодным прагматизмом оно отличается не только от настроения разгневанных «шестидесятников», но и от той эмоциональности, с которой «шестидесятникам» противопоставляло себя «поколение 78-го». Поколение, о котором пишет Шюле, вообще далеко от какой-либо ненависти, ибо оно не только слишком рассудительно, но еще и очень флегматично.
Шюле высказывается и об отношении этого поколения к немецкой истории. В школе, констатирует он, «царила своего рода антигитлеровская просветительская одержимость, что вытесняло другие исторические события, неотъемлемо важные для образования и воспитания». «Поколению 85-го» была адресована педагогика Холокоста: «На уроках мы больше слышали о Гитлере и Третьем рейхе, чем о Каролингах, Цезаре, Древнем Риме, Наполеоне или Французской революции. <…> Таким образом, ни Гитлер, ни Холокост глубоко в наше сознание не проникли. Они доходили до сознания лишь во время поездки в Израиль. Они доходили до сознания при посещении Дахау» (94). Историческое сознание своего поколения Шюле характеризует так: «Нам представилась возможность избежать негативного самоопределения через историю, мы могли уже позитивно мыслить себя в настоящем. Прошлое не слишком интересует нас, ибо мемориальная культура оказалась оторванной от личных эмоций». Однако в то же время: «Гитлер, Аушвиц, Холокост являются неотъемлемым элементом нашего культурного и личного самосознания, они неустранимы из психологического фундамента нашей возрастной когорты» (108).
Не следует забывать и о восточных немцах этого поколения. Родившиеся также в семидесятых годах, они пережили падение Берлинской стены, но увидели его совершенно другими глазами. Социализированные в ГДР, эти молодые люди были экзистенциально затронуты воссоединением Германии. Для них не только открылись новые возможности – драматическим образом исчезли их собственные прошлое и история. Поэтому их поколение, как ни одно другое, скреплено воспоминаниями. Приведу фрагмент из романа Яны Симон: «„Раньше“ – это слово, пожалуй, единственное, что связывает поколение тех, кто родился в семидесятых годах. Они успели пожить в диковинной стране, которая исчезла; их объединяет общая ненависть к ней или общее равнодушие. Позднее их объединили воспоминания детства и юности. <…> Нет больше места, где они смогли бы опять найти свое детство. Бывшие молодежные клубы позакрывались, некоторые – как, например, PW – даже сгорели; улицы переименованы, школы тоже. Обстановка родительских квартир заменена, их дома прошли реновацию, исчезли продукты, покупавшиеся в детстве. <…> Все исчезло. Их старые школьные учебники валяются возле мусорных баков, учебники по истории рабочего класса, отрывки из которых даже приходилось учить наизусть. Школьные комнаты исторических традиций, мемориалы, где проводились бессмысленные линейки со знаменами, все исчезло в воспоминаниях»
[438].
