Часть из названых каролингских кодексов писались золотом и серебром на пурпурном пергаменте, создавая у читателя и зрителя впечатление статичной пышной торжественности, основательности бытия, направленного в Вечность. Они величественны, благообразны и монументальны и позволяют прозреть жизнь вечную в Царствии Небесном после Страшного Суда. Глубокое символическое значение драгоценных пурпурных рукописей позволяют понять вдохновенные строки Годескалька, одного из создателей знаменитого Евангелия (перевод О. А. Добиаш-Рождественской):
Фоны пурпурные здесь письмена золотые покрыли;
Алою кровью гремящего царства открыто небес;
Радости райские нам звездный чертог обещает;
В ярком сиянье торжественно слово Господне блестит.
Божьи заветы, одетые алыми розы цветами,
Нас сопричастными делают таинству крови Его.
В светлых же золота искрах и нежном серебряном блеске
К нам нисходит таинственно белое девство небес…
Совершенно иным духом пронизано знаменитое Четвероевангелие Эббона, в котором евангелисты изображены чуть ли не в импрессионистской манере, создавая впечатление снисходящего на пишущих Божественного вдохновения, динамики, драматизма и экспрессии. Выдающийся искусствовед Цецилия Нессельштраус (1919–2010) так описывает портрет евангелиста Матфея из этого манускрипта, противопоставляя его строгим монументальным изображениям евангелистов из «пурпурных» рукописей: «Матфей сидит под открытым небом за пюпитром в профиль к зрителю и пишет в лежащей перед ним книге. Однако манера исполнения решительно изменилась. Прежде всего, она стала более графичной. Живописное пятно вытесняется теперь беспокойной, вибрирующей линией. Эта динамичная, дробная, дрожащая линия уже сама по себе вносит в изображение оттенок лихорадочной возбужденности. Все здесь: фигура, одежды, бегло намеченный склон холма, деревья – охвачено трепетом. Но этого мало. Для того, чтобы передать состояние охватившего евангелиста экстаза и подчеркнуть сверхъестественное значение происходящего, художник прибегает к деформации. Широко открытые глаза Матфея словно выкатываются из орбит, волосы поднимаются над головой в виде змеящихся прядей, а лежащие на книге пальцы, переносящие на страницу слова Божественного Завета, непомерно вытягиваются и причудливо изгибаются, как бы пронизанные таинственной вибрацией».
Еще более своеобразны рисунки из Утрехтской Псалтири, являющиеся не миниатюрами, а беглыми перьевыми рисунками без рамок, нанесенные теми же коричневыми чернилами – бистром – что и текст рукописи. 165 рисунков псалтири, состоящих из многих отдельных самостоятельных сцен, являются настоящим комиксом, иллюстрирующим и дополняющим написанное. Они словно прочерчены самим переписчиком под свежим впечатлением прочитанного и написанного, причем выполнены в столь же экспрессивной манере, что и миниатюры Евангелия Эббона. Художнику удалось здесь всего несколькими штрихами передавать индивидуальность и своеобразие каждого изображенного человека, животного, строения и части пейзажа. При всей условности рисунков автор проявляет глубокий интерес к элементам быта, архитектурным деталям, оружию и одежде. Рассматривать эти беглые перьевые рисунки, подмечая незаметные на первый беглый взгляд детали – истинное наслаждение. Если же дополнить это сопоставлением рисунка и текста, к которому он относится, можно попытаться проникнуть в сознание художника, понять мотивы, побудившие его сделать изображение именно таким, каким его видит зритель, осознать мысль и смысл образа, которые он желал донести до читателя Утрехтской Псалтыри, рисунки которой «пронизаны бурной динамикой. Среди намеченных беглыми штрихами холмов и долин мчатся, словно подхваченные вихрем, воины, путники, ангелы. Легкие тела их едва прикасаются к земле, одежды развеваются, головы наклонены вперед. Но при всей беглости рисунок удивительно точен и насыщен деталями. В маленьком домике или храме, затерявшемся сред холмов, художник не забывает показать портьеру на дверях, в сцене выезда на охоту умеет передать и нетерпение скачущих вокруг охотников собак, и трепетанье крыльев взлетающего сокола, и горячность резвого скакуна».
В завершение следует сказать насколько слов и о развернутой Карлом Великим масштабной строительной программе. О ней свидетельствует уже Эйнгард в «Жизни Карла Великого»: «На первое место среди подобных предприятий должны быть поставлены удивительной работы собор Богоматери в Аахене, мрамор для колонн которого специально привозился из Рима и Равенны… Начал он возводить и дворцы отличной архитектуры, один – неподалеку от Могонтиака, у поместья Ингильгейм, другой – в Новиомаге на реке Ваале, которая с южной стороны омывает остров батавов. Но особенно заботился Карл о восстановлении церквей, пришедших в упадок: он посылал соответствующие приказы священникам, а для надзора за исполнением отправлял своих посланцев».
К сожалению, до наших дней каролингские постройки почти не сохранились, и судить об их величии позволяет лишь незначительная их часть, хотя на основании изучения письменных источников и данных археологи подсчитано, что при Карле было построено 27 соборов, 232 монастыря и 65 дворцовых ассамблей.
Наиболее известным и пышным из этих сооружений стала, безусловно, Аахенская капелла, сведения о возведении которой сохранили разные источники, авторы которых прекрасно понимали уникальность строения. «Хроника Муассака» (Chronicon Moissiacense) содержит следующее упоминание об утверждении Аахена в качестве главной королевской столицы и развернувшейся там в связи с этим строительной программе: «Год 795: сделал он (Карл Великий – прим. автора) резиденцией своей город Аахен. Приказал он построить там собор дивной красоты: ворота его и кафедры были сделаны из бронзы. Он с усердием заботился о строительстве и следил, чтобы там было все, что требуется. Тут же он велел построить дворец, который назвал Латеранским, а затем приказал свезти туда сокровища из всех его королевств. Также приказал он соорудить там множество величественных построек». В «Деяниях Карла Великого» Ноткер Заика также уделил несколько строк сооружению Аахенской базилики: «Когда среди своих предприятий император Карл мог позволить себе некоторый отдых, он все же пожелал не оставаться в бездействии, но посвятил себя служению Богу, так что даже задумал построить в своем отечестве базилику по собственному плану, которая превосходила бы древние сооружения римлян, и уже радовался, что вскоре достигнет исполнения своего желания. Для этой постройки он созвал со всех стран, расположенных по эту сторону моря, художников и мастеров разного рода».
Построенная по образцу византийских центрических храмов IV–VI вв., она возводилась и богато украшалась в течение нескольких лет с 795 по 805 гг. архитектором Эйдом (Одом) из Меца. По завершению строительства капелла была освящена папой Львом III в честь Спасителя и Божьей Матери. Она представляет собой высокий центральный восьмиугольный (октагональный) зал диаметром в 15 м, окруженный более низким шестнадцатигранным деамбулаторием с галереями, диаметр которого составляет 29 м. Увенчивает капеллу куполообразный свод из восьми секций, поддерживаемых восемью мощными несущими столбами. Крайне интересным является решение второго этажа строения, имеющего двухъярусную аркаду на колоннах, что создает у зрителя впечатление трехэтажности здания. В целом Аахенская капелла стала выдающимся архитектурным памятником Раннего Средневековья, по сей день поражающим посетителей своим великолепием и мастерством инженерных решений. Выдающийся французский медиевист Жорж Дюби (1919–1996) в книге «Европа в Средние века» писал о значении соборов – наследников и продолжателей традиций Аахенской капеллы – для общества эпохи Средневековья: «Собор открыт миру. Это была публичная проповедь, безмолвная речь, обращенная ко всем верующим, но прежде всего демонстрация власти. Своими фасадами, похожими на крепостные, неприступными башнями, служившими им продолжением, собор говорил о верховной власти, о Христе-Царе. И стены его украшали скульптурные вереницы царей и епископов. Собор и в самом деле утверждал, что спасения достигают, соблюдая порядок и дисциплину, под контролем власти, или, точнее, двух сотрудничающих властей – епископа и государя. Кафедральный храм, возведенный в городе, этом источнике самого подвижного богатства, с тем, чтобы управлять им и использовать его, устанавливает соглашение между обновленными и возрожденными Церковью и монархией». Аахенская капелла действительно была наглядным выражением единения и мощи Церкви и Империи, совместными усилиями направлявшими вверенный Господом их попечению, наставлению и управлению народ Божий ко Спасению в Царствии Небесном.
