Итак, как сообщает продолжатель «Хроники» Фредегара, «Пипин собрал войско, выдвинулся из Австразии и пошел войной против короля Теодерика и Берхара. Они встретились у города Сен-Кантен и в местечке Тертри сошлись в битве друг с другом. Когда Пипин с австразийцами стали одерживать верх, король Теодерих с Берехаром обратились в бегство. Пипин вышел победителем, преследовал их и покорил страну».
Майордом Австразии смог сполна воспользоваться результатами своей победы, по-своему не менее значимой, чем сражение Хлодвига с Сиагрием в 486 г. И если битва двухвековой давности утвердила франкское владычество над ядром Галлии и благоприятствовала созданию Франкского королевства, то брань 687 г. позволила постепенно объединить под единым владычеством разобщенные части этой державы франков и, в итоге, передать ее в целостном виде от династии Меровингов династии Каролингов.
Пипин стал «первым майордомом королевства» (coepit esse principale regimine maiordomus), по определению «Книги истории франков», или же «майордомом всего королевства франков» (Pippinus Auster maior domus regiae principatum Francorum suscepit), по словам Анналов монастыря св. Германа. Был у победной баталии Пипина II и иной, не менее значимый результат: окончательное осознание того, что всевластие местных магнатов, пекущихся лишь о собственной выгоде и интересах, способно лишь подрывать центральную власть в королевстве.
Следующие годы своего правления майордом Пипин II проведет в активной деятельности по насаждению в государстве франков собственной власти с опорой на верных ему людей, прежде всего родственников, назначавшихся на ключевые посты во всех регионах обширной страны. При этом верность назначенцев обеспечивалась, судя по всему, не только родовыми связями, но и крупными земельными пожалованиями, предоставлявшимися на условиях личной преданности. Видимо, уже на рубеже VII–VIII вв. можно говорить о начале складывания системы вассально-сеньорильных отношений, когда получение того или иного владения было непременно связано с обязательствами по выполнению тех или иных повинностей или, скорее, служб по отношению к сюзерену-жалователю. Это было крайне важно, поскольку именно бездумная раздача земель представителям знати, не накладывавшая практически никаких обязанностей по отношению к дарителю, помимо эфемерной и мимолетной благодарности, стали одной из важнейших причин ослабления королей из династии Меровингов в десятилетие после смерти Дагоберта I (629–639 гг.). Транжирство привело к окончательному исчерпанию земель государственного фиска, причем, лишив казну доходов, не дав королю преданных и верных сторонников. Знать, присваивавшая себе имения силой, хитростью, коварством и достигавшимися в сложных переговорах соглашениями, воспринимала дарения и уступки со стороны слабых королей как должное и не считала себя связанной какими-либо условностями ни по отношению друг к другу, ни относительно королевской власти.
Собственно говоря, установившиеся в течение середины – второй половины VIII в. династии майордомов сами оказались наибольшими выгодоприобретателями в сложившейся ситуации. Ведь помимо получения наибольших земельных владений, закреплявшихся за их родами, они также, по сути, приватизировали контроль над королями династии Меровингов. Однако система, выгодная для знатных родов, была гибельной для державы, и по мере осознания и принятия майордомами своей новой роли фактических правителей «долевых королевств» государства франков, они начинали с ней бороться.
С особой активностью устранение старых устоявшихся порядков и насаждение новых практик должно было начаться после объединения страны Пипином II Геристальским в 687 г. Оно открывало немалые возможности для перераспределения земельного фонда в пользу нового фактического правителя объединенного королевства, который мог конфисковать владения у своих врагов, проигравших в битве при Тертри, и перераспределять их в пользу своих сторонников, одновременно требуя от последних выполнения тех или иных, но вполне определенных обязательств. Видимо, так и произошло, хотя свидетельства источников по этому поводу крайне обрывочны и туманны. С определенной уверенностью можно проследить лишь назначение на ключевые государственные посты ближайших родственников, а также активную опору майордома-победителя на монастыри, такие как Сен-Вандриль, Жюмежье, Нивель, Лобб, Сен-Арнульф, Отвийе, Мутье-ан-Дер, Туссонвал и другие.
Поддержка со стороны Церкви обеспечивала Пипину Ι необходимый пропагандистский ресурс, тогда как наличие в его руках реального земельного фонда и слава триумфатора позволяла сосредоточить на себе чувства верности и преданности, получаемые взамен за вознаграждение. Оставалось лишь преобразовать эти чувства в конкретные, четко оговоренные обязательства, а также гарантировать их сохранение по отношению не только лично к самому Пипину Ι, но и к его наследнику. Эти две задачи были непростыми, однако, как показала история, возвысившейся династии майордомов удалось в итоге с ними справиться.
Отдельно следует упомянуть еще об одном важном аспекте, который стал очевиден к концу VII – началу VIII вв. и мог быть выявлен и осознан современниками в битве при Тертри в 687 г., либо, скорее, в целом ряде чуть более ранних и несколько более поздних сражений. Речь о стремительно возросшем к этому времени значении конницы на полях сражений.
В раннем средневековье вплоть до VII в. включительно повсеместно в Европе основным, наиболее многочисленным и решающим исход сражений родом войск была пехота. Начиная со времен Поздней античности и Великого переселения народов, варварские отряды, трансформировавшиеся затем в войска раннесредневековых королевств, состояли из свободных воинов-общинников, сражавшихся пешими. Сталкиваться им пришлось либо с такими же пешими римскими легионами, либо с однородными или, по меньшей мере, весьма близкими им по составу, вооружению и тактике боя ополчениями других варварских народов. В качестве решающей силы на полях сражений конница появилась лишь с приходом в Европу в конце IV – начале V вв. гуннов, военная мощь которых была во многом обусловлена именно благодаря массовому применению конницы против местных войск, состоявших преимущественно из пехотинцев. Именно с V в. в войсках европейских варварских народов начали появляться конные отряды, однако длительное время, вплоть до середины – второй половины VII в. конница не составляла решающей или даже существенной силы в общем составе вооруженных сил королевств. Воевать на коне было престижно, однако это скорее подчеркивало высокий социальный статус конного воина, чем было его существенным преимуществом в бою.
Помимо более высокой мобильности при переброске войск и маневренности на поле боя конник не имел каких-либо действительно весомых преимуществ перед пехотинцем, тем более в том случае, когда небольшому отряду всадников приходилось иметь дело со значительно превосходящей по количеству и хорошо обученной пехотой. В условиях, когда приобрести и содержать обученного боевого коня было крайне затратно, а сам кавалерист не имел весомых преимуществ перед пехотинцем, это вело, если не к игнорированию, то во всяком случае крайне замедленному развитию этого рода войск в армиях раннесредневековых варварских королевств.
Недостаточная эффективность кавалериста на поле боя в эпоху европейского Раннего средневековья была, как, собственно, и в эпоху Античности, обусловлена сугубо техническим, точнее даже сказать механическим моментом. Вплоть до появления в Европе в эпоху Великого переселения народов восточных кочевников, европейцы не знали стремян и особой конструкции седла, обеспечивающих уверенную, прочную посадку конника. Всадник, недостаточно крепко сидящий на коне, не мог нанести достаточно эффективный удар ни копьем, ни мечем, ни булавой. И уж тем более совершенно невозможно было использовать главное преимущество кавалериста перед пехотинцем – практически полутонный совокупный вес воина и боевого животного, позволяющий нанести таранный удар копьем, используя кинетическую энергию стремительного движения всей совокупной массы спаянных воедино, благодаря комбинированию стремян, седла, узды и упряжи, человека и несущейся вскачь лошади.
