В этом контексте обращает на себя внимание то обоснование, которое приведено в «Лоршских анналах» отчасти в оправдание возможности, отчасти в объяснение необходимости принятия Карлом Великим императорского титула в 800 г.: «Так как в стране греков прекратилась династия императоров и власть над ними была в руках женщины, апостолическому Льву и всем святым отцам, присутствовавшим на том соборе, а также и остальным христианам, стало ясно, что Карл, король франков, который владеет самим Римом, где всегда пребывали императоры, а также обладает и другими владениями в Италии, Галлии и Германии, должен именоваться императором; так как всемогущий Бог отдал под власть его все эти владения, представлялось справедливым, чтобы он с помощью Божьей и по просьбе всего народа христианского принял бы и самый титул». «Лоршские анналы», таким образом, обосновывают акт коронации Карла Великого тем, что в Византийской империи на тот момент правила женщина – императрица Ирина, а значит, государство осталось как бы без законного правителя мужского пола, без императора. Это обстоятельство словно бы позволяло появиться императору на Западе христианского мира, поскольку законный император мог быть лишь один. Однако это был скорее предлог, нежели причина. Причина принятия императорского титула была изложена вслед за изложением предлога – Карл должен стать императором, поскольку «владеет самим Римом, где всегда пребывали императоры, а также обладает и другими владениями в Италии, Галлии и Германии». При этом все перечисленные владения отдал ему в управление не кто иной, как сам всемогущий Господь. Если следовать букве изложенного в «Лоршских анналах», то логика принятия императорского титула такова. Карл Божьей волей получил в свое владение практически весь христианский Запад Европы, в том числе и Рим. Поскольку ранее этими территориями владели римские императоры, а также благодаря владычеству над Вечным городом франкский король получал право именоваться римским императором. Имперский статус оказывается, таким образом, вторичным, производным от могущественной власти Карла, позволившей ему подчинить себе значительную часть территорий бывшей Западной Римской империи и даже выйти за ее пределы, покорив Саксонию. Однако и это могущество не возникло само по себе, за ним стоит воля Господа. Следовательно, Карл Великий должен стать императором по воле Божьей и «по просьбе всего народа христианского». Собственно, именно божественное происхождение императорской власти был призван подчеркнуть полный титул Карла Великого, который с весны 801 г. звучал следующим образом: «Светлейший Август, коронованный Богом великий император и миротворец, правящий Римской империей, и по милости Божией король франков и лангобардов» (Serenissimus Augusrut a Deo coronatus magnus et pacificus imperator Romanum gubernans imperium qui et per misericordiam Dei reb Francorum et Langobardorum).
В этом контексте нельзя не согласиться с мнением Анатолия Левандовского, одного из лучших знатоков эпохи Карла Великого: «Принятие императорского титула закрепляло положение Карла как уполномоченного Бога на земле. Отныне все должны были уяснить, что его стремление установить строгий порядок, при котором каждый бы занял подобающее ему место и, соблюдая мир, на условиях справедливости и милосердия вносил свой вклад в строительство «Града Божия», действительно ниспослано свыше». О том, что современники Карла именно так воспринимали его стремления и деятельность, свидетельствует современник франкского императора Нитхард (790-е – 844/845), написавший исторический труд под названием «История в четырех книгах». Этот историк характеризовал Карла Великого и оставленное им имперское наследие с особым вниманием к принуждению подданных «умеренным страхом» к общему согласию и благу: «Когда Карл, славной памяти император, заслуженно названный всеми народами Великим, скончался в преклонном возрасте [около трех часов дня], всю Европу он оставил после себя наполненную всяческими благами (omnem Europam omni bonitate repletam reliquit); без сомнения, он был мужем, который мудростью и добродетелью во всех отношениях настолько превосходил людей своего времени, что представал перед всеми жителями земли достойным страха, любви и одновременно восхищения, и также правил он во всех отношениях достойно и бескорыстно, как было ясно каждому. Но больше всего мое восхищение вызывает то, что он укротил умеренным страхом (solus moderato terrore) дикие и железные сердца (ferocia ac ferrea corda) франков и варваров, обуздать которые не сумело римское могущество, да так, что не осмеливались ничего открыто предпринимать в империи, если это не совпадало с общим благом».
Что обращает на себя внимание в словах Нитхарда? Прежде всего, отождествление Империи Карла Великого и Европы. Обширное государство франков и является в представлении младшего современника великого франкского императора Европой как таковой. Вторым моментом является сугубо позитивная характеристика правления Карла, который оставляет после своей смерти империю, а значит и Европу процветающей и преисполненной разнообразными благами, достигнутыми, естественно, благодаря его мудрому правлению. В-третьих, показательно противопоставление франков и варваров, или, скорее, исключение первых из числа вторых. Франки уже не воспринимают себя как варвары, они возвысились благодаря культуре, насажденной в империи Карла, и хотя их сердца все еще суровы и грубы, однако они уже приобщились к цивилизации, являются ее частью, и, судя по всему, несут ее в варварское окружение. Наконец, весьма показательным представляется упоминание о том, что Карлу удалось превзойти древнеримское могущество и достичь того, что некогда не удалось даже великим римлянам – усмирить «умеренным страхом» всех противников империи, а значит и «общего блага». Все перечисленное, несомненно, выстраивается в последовательную и весьма логичную картину мира, в которой государство Карла Великого является империей единой Европы, наследующей Древний Рим, но превзошедшему Рим в своей исключительности и избранности, поскольку ей удалось усмирить и цивилизовать, окультурить даже тех, кто оказался непокорным римскому владычеству и остался невосприимчивым к античному влиянию. И помог в этом Карлу некий исходивший от него «умеренный страх» (moderato terrore), позволивший «укротить» (repressit) их суровые сердца и нравы. Под этим «управляемым насилием», «репрессирующим» своеволие и анархию, по всей видимости, имеется в виду установленный императором франков упорядоченный государственный строй, порядок которого держался на разумных законах и применении насилия против тех, кто осмеливался их нарушать. По отношению к нему вполне допустимо устойчивое высказывание «строгий, но справедливый», или даже скорее «справедливый, но строгий». Не на этом ли стоит неизменная в своей еще римской основе идея единой Европы, в равной мере справедливой ко всем своим гражданам, но строго карающей за нарушение общих для всех законов, призванных служить всеобщему благу? «Нельзя отрицать, – точно подметил Рене Мюссо-Гулар, – что в обновленной им империи Карл Великий сделал попытку возродить понятие общественного блага. Он сам оберегал его, но каждый на своем месте был обязан помогать ему в этом. Единодушие всех в деле поддержания мира означает также ответственность за сохранение мира каждым в отдельности». И в этом, как представляется, можно увидеть отдаленный прообраз европейского гражданского общества, которое, несомненно, насаждалось императором Карлом в его понимании и с его возможностями, обусловленными общим контекстом эпохи.
