— Санечка! — визжит хозяйка, повисая на моей шее и обволакивая запахом терпких духов.
— Ты один?
— Как видишь, — улыбаюсь, получая легкий поцелуй в щеку и вручая ей бутылку.
— Пошли, пошли, пошли… — смеется Таня, затягивая меня во двор. —
Холодно…
На ней чумовое платье с блестками и кроссовки мужа на ногах.
— Знаешь кто ты, Романов? — тараторит, семеня по расчищенной дорожке.
— Ты жук! Сто лет тебя не видела!
— Работа, — поднимаюсь вслед за ней на крыльцо, пожимая руку мужикам.
— Саня, — лыбится Калинкин. — Ты когда в мой ресторан придешь? — смакует свою сигару. — Знаешь сколько я за этого шефа отвалил?
— Не вижу, чтоб ты бедствовал, — усмехаюсь, рассматривая его холеную рожу.
— Чтоб не бедствовать у меня жена финдир, — прижимает к себе Таню. —
У нее в башке калькулятор.
Стоящий рядом Чернышов молча затягивается своей сигарой, с философской миной глядя в пространство.
Сообщать ему о том, что вместо него мозг вынесли мне, не вижу смысла.
Короткая прогулка по улице мои мозги немного проветрила, и все бесит меня уже не так остро.
— Отнесешь на кухню? — возвращает Таня мне бутылку.
— Не вопрос, — захожу в дом.
От детского визга и топота морщусь. Расстегнув куртку, снимаю кроссовки.
В кармане куртки опять пищит сигнализация.
Да твою ж мать!
Достав брелок, опять отключаю.
— Неужели я не сплю… — слышу за спиной и разворачиваюсь.
Мою шею обвивают руки Марго. На автомате обнимаю за талию и прижимаю к себе. Тело мгновенно реагирует на каждую сногсшибательную округлость, и на то, что одета она в тонкое шелковое платье.
— С Новым годом… — улыбается, вставая на носочки и без раскачки одаривает меня поцелуем.
Ее новые губы поразительно мягкие.
Не пойму, какого хрена мы не пересеклись за последние две недели?
У нее всегда одни духи. Сколько ее знаю.
Поставив на комод бутылку, сжимаю ее затылок и наваливаюсь на эти губы, как животное. Она вздрагивает и о меня трется. Моя реакция очевиднее некуда. С напором толкаю язык. Ее рука скатывается вниз и сжимает мою ширинку.
— Вау… — шепчет, глядя на меня полупьяно. — После развода у всех так?
— Не проверял, — закрываю тему.
Я бы мог сказать, что моя реакция имеет какое-то отношение к чувствам, но правда в том, что мне просто нужна женщина.
— Хочешь в гости зайти? — усмехаюсь, глядя в ее запрокинутое лицо.
— Уже давно, — облизывает она губы, пристально смотря в мои глаза. —
Только не сейчас. Там Севастьянов. Мне с ним нужно почирикать.
Из гостиной доносятся голоса и смех. Народу здесь как всегда полно.
— Присоединишься? — обнимает меня за талию.
— Угу, — снова смотрю на нее.
Покружа глазами по моему лицу, медленно отстраняется.
— Да что ж такое, — рычу, нащупывая в кармане брелок.
Глядя на дисплей, жму на кнопку. Затыкается, а потом опять срабатывает сигнализация.
Твою мать.
Разблокировка дверей не срабатывает, слишком большое расстояние.
Брелок орет, как бешеный.
— Ой, да забудь, — снова прижимается ко мне Маргарита. — Пошли… я тебя накормлю…
— У соседей ребёнок маленький, — снимаю с себя ее руки, начиная обуваться.— Нужно отключить.
— Ты такой правильный, Романов, — дует она губы, отходя на шаг.
— Скоро вернусь, — бросаю на неё насмешливый взгляд, выходя за дверь.
— Ты что, уже уходишь? — возмущается Таня.
— Сигнализацию прибило, — сбегаю по ступенькам, застёгивая куртку. —
До дома сгоняю.
— Тебя добросить? — кричит вслед Чернышов.
— Сам, — отвечаю. — Ножками.
Отойдя от дома метров на десять, пробую опять.
Бесполезно.
Затолкнув в карманы руки и накинув капюшон, быстро шагаю, скрипя снегом. Вынырнув из-за угла продуктового магазина, решаю заглянуть в него за презервативами и торможу на месте в дебильном неверие.
Глядя на освещенный фонарём пятачок парковки, бросаю в чёрное небо:
— Да что ж такое!
Глава 16. Романов
В последнее время мне начинает казаться, что город с населением в полмиллиона человек — это дырявая обувная коробка, потому что в тридцати метрах вдоль древнего зеленого внедорожника расхаживает… твою мать… Стрельцова.
Люба.
Одетая в толстый серый пуховик почти до самых пяток и шапку с большим меховым помпоном. Подкрученные рыжие волосы разбросаны по плечам, на ногах меховые ботинки, будто у нас тут Северный Полюс и бегают пингвины. И то, что я не могу слету определить, радоваться мне или плакать, напрягает. Как и то, что я двигаюсь на нее быстрее, чем успеваю определиться.
Маленькая лгунья, какого хрена она тут делает?
Две недели про нее не вспоминал, дел по горло. Она тоже не высовывалась. Боится. И правильно делает, я ей не пацан какой-нибудь. И я ни при каких обстоятельствах не свинячу там, где провожу семьдесят процентов своей жизни, то есть на своей работе, которую в основном люблю, а иногда люблю очень горячо, особенно когда вижу результаты многолетнего труда. Я тщеславный. Но единственное слово, которое я уважаю больше остальных — это "профессионализм", и оно противоречит понятию — "пускать в штаны своих студенток".
Черт. Брелок в моем кармане продолжает сигналить, и уже через четыре шага я понимаю, что радости во мне гораздо больше, чем всего остального, потому что общение с ней — это как в одно лицо съесть мешок сладких мандаринов.
Обернувшись на звук моих шагов, она округляет маленький пухлый рот и расширяет глаза, замерев. Смотрит в мое лицо, и я на секунду отключаюсь от реальности, застигнутый врасплох, потому что на ее веках и вокруг глаз голубой пыльцой рассыпаны блестки, а на кончиках ресниц висят крошечные стразы.
Смотрю на нее в полном ступоре, подойдя почти вплотную.
Твою мать…
Рот сам собой разъезжается в туповатой улыбке.
Подняв ко мне лицо, облизывает губы.
Туплю так долго, что это даже неловко.
Вижу, как тянет носом воздух. Как тянется вперед, делая полшага навстречу. Сжимаю в кулак руку, чтобы прикончить внезапное желание обнять ладонью маленький точеный подбородок и провести пальцем по розовым губам, которые, и это не гребаное открытие для меня, мог бы сожрать, если бы у меня совсем не было мозгов.
