Трудно сказать, насколько такая система знаков в реальности была распространена в Южной Франции. Однако мы знаем, что сама идея маркировки кающихся еретиков (тех, кто не желал каяться или возвращался к ереси, нередко отправляли на костер) была перенесена в другие части Европы, прежде всего в Испанию и Португалию. Там вместо желтых крестов, пришитых к обычной одежде, стали использовать специальную накидку, похожую на пончо или ткань с дыркой для головы. Ее называли saco bendito – «благословленной хламидой» (отсюда упрощенно-искаженная форма sanbenito), abito penitencial («покаянным одеянием») или просто abito.
Покрой покаянного одеяния и знаки, которые на него наносили, менялись со временем. К примеру, в 1490 г. Великий инквизитор Томас Торквемада распорядился, что еретики, которые после процесса не были отправлены на костер, должны до конца дней носить накидку из черной или серой ткани. На груди и спине следовало пришить красный крест, занимающий почти всю поверхность. А в 1514 г. Франсиско Хименес де Сиснерос, архиепископ Толедо и примас Испании, заменил прямой крест на косой, Андреевский (в форме буквы «X»), чтобы противники веры не оскверняли крест, на котором был распят сам Спаситель. Позже главным цветом sanbenito, как на картине Берругете «Св. Доминик председательствует на аутодафе», стал желтый (кроме Валенсии, где применялся зеленый)
[436].
Изображения на накидках и колпаках зависели от тяжести обвинения и той участи, которая ждала подозреваемого или уже осужденного. Скажем, по системе, введенной Хименесом, человек, против которого существовали весомые подозрения в ереси, должен был носить sanbenito желтого цвета с одной перекладиной Андреевского креста; если подозрения были более тяжкими, то с двумя перекладинами. По одному свидетельству середины XVII в., на sanbenito наносили цветные полосы – их ширина зависела от тяжести проступков человека и продолжительности его покаяния. У тех еретиков, которые были осуждены, добавлялись колпаки (corozas) – без каких-либо изображений у тех, кто покаялся; у тех, кто покаялся, но вновь вернулся к ереси или не покаялся, – с языками пламени.
Помимо sanbenito, инквизиторы стали использовать короткие одежды из овечьей кожи (zamarra), которые красили в черное и по темному фону рисовали пламя и демонов. Еретика, который признал вину и покаялся, облачали в sanbenito или zamarra с языками пламени, развернутыми вниз. Они указывали на то, что его не сожгут заживо, а предварительно задушат. Осужденный еретик, который отказался каяться (impenitente negativo или просто negativo) и должен быть сожжен заживо, получал sanbenito или zamarra c фигурами демонов и пламенем, устремленным вверх. Те же адские атрибуты рисовали и на их колпаках (I.4.12, I.4.13)
[437].
Устройcтво таких визуальных кодов в повести «Кандид, или Оптимизм» (1759 г.) возмущенно описывал Вольтер: «После землетрясения, которое разрушило три четверти Лиссабона [речь о 1755 г. – М. М.], мудрецы страны не нашли способа более верного для спасения от окончательной гибели, чем устройство для народа прекрасного зрелища аутодафе. […] Вследствие этого схватили одного бискайца, уличенного в том, что он женился на собственной куме, и двух португальцев, которые срезали сало с цыпленка, прежде чем его съесть. Были схвачены сразу после обеда доктор Панглос и его ученик Кандид: один за то, что говорил, другой за то, что слушал с одобрительным видом. Обоих порознь отвели в чрезвычайно прохладные помещения, обитателей которых никогда не беспокоило солнце. Через неделю того и другого одели в санбенито и увенчали бумажными митрами. Митра и санбенито Кандида были расписаны опрокинутыми огненными языками и дьяволами, у которых, однако, не было ни хвостов, ни когтей; дьяволы же Панглоса были хвостатые и когтистые, и огненные языки стояли прямо. В таком одеянии они прошествовали к месту казни и выслушали очень возвышенную проповедь под прекрасные звуки заунывных песнопений. Кандид был высечен в такт пению, бискаец и те двое, которые не хотели есть сало, были сожжены, а Панглос был повешен, хотя это и шло наперекор обычаю. В тот же день земля с ужасающим грохотом затряслась снова»
[438].
Знаки, призванные обличить осужденных еретиков, продолжали использовать и в XIX в. Для многих критиков инквизиции – например, для испанского художника Франсиско Гойи (1746–1828) – колпаки и накидки с демонами или пламенем превратились в символ несправедливости, церковного мракобесия и деспотизма.
I.4.12. Аутодафе в Вальядолиде в 1559 г. На костер ведут протестантов во главе с доктором Августином де Казалла. Среди статей, по которым они были осуждены, фигурировало отрицание чистилища и заступничества святых, признание только двух таинств (причастия и брака), непризнание за папой права отлучать христиан от Церкви, отрицание индульгенций и т. д. Еретики одеты в бумажные колпаки, похожие скорее не на митры, а на короны. Те, кого ждал костер, облачены в sanbenitos с изображением ада (в виде звериной пасти, в которой пылает пламя). Те, кто был осужден на вечное заключение или другие формы покаяния, одеты в такие же накидки, но с крестами св. Андрея. Над процессией на шестах несут кукол, представляющих еретиков, которые уже умерли и не могли быть казнены. Одна из таких фигур замещала донну Леонору де Буйеро, в доме которой собирались еретики53.
Клас Янсон Висхер II (?). Аутодафе в Вальядолиде (21 мая 1559 г.). Первая половина XVII в.
Amsterdam. Rijksmuseum. № RP-P-OB-2497
I.4.13. Слева: Кающийся в sanbenito с косым крестом. Справа: Одеяние (samarra) еретика, который отказался каяться либо вновь впал в ересь. Фигуры демонов и пламя, устремленное вверх, указывают на то, что он будет сожжен заживо.
Гравюра Адриана Схонебека к «Истории инквизиции» (Амстердам, 1692 г.) Филиппа ван Лимборха.
семиотика бесчестья
[439]В позднее Средневековье демоны были востребованы не только в церковной проповеди или полемике с еретиками или иноверцами. К их «услугам» обращались и в светских, даже практических жанрах. В городах Северной Италии с XIII по XVI в. существовала практика так называемых «позорных образов» (pitture infamanti), которые по решению властей писали на стенах общественных зданий
[440]. На них запечатлевали низвергнутых тиранов, предателей отечества, кондотьеров-изменников, купцов-обманщиков, недобросовестных должников и других нарушителей общественных норм – только мужчин, в основном из знати и имущих сословий. Публичное бесчестье касалось тех, кто, по представлениям того времени, обладал честью (honor) и добрым именем (fama), а потому мог пострадать от такой атаки и был «достоин» того, чтобы его позор был явлен взору сограждан.
