Потому авторы позднесредневековых трактатов и мистерий, посвященных Страстям, а также художники, которые явно ориентировались на их тексты, часто заполняли лакуны, оставленные в Евангелиях. Материал для этого они черпали из древних апокрифов, содержавших много подробностей, которые отсутствовали в Новом Завете, либо сами додумывали, как то или иное событие могло выглядеть. Например, в Новом Завете было сказано, что, арестовав Христа в Гефсиманском саду, стражники «отвели Его к Каиафе первосвященнику, куда собрались книжники и старейшины» (Мф. 26:57; ср.: Мк. 14:53, Лк. 22:54). Но как это произошло? Из одного латинского слова duxerunt или adduxerunt (т. е. «отвели») в Средневековье создали новый эпизод Страстей – «ведение Христа» (ductio Christi)
[478].
Как в истории Страстей появлялись новые детали истязаний, а порой и новые сцены, подробно описал историк Джеймс Мэрроу
[479]. Одним из главных источников образов, которыми дополняли краткие известия евангелистов, служил Ветхий Завет. Во множестве уподоблений или поэтических метафор, которые использовались у пророков или в псалмах, христианские богословы видели указания на грядущие Страсти Христовы. Эти образы переносили в рассказ о новозаветных событиях и нередко перетолковывали буквально. К примеру, позднесредневековая иконография Страстей активно подчеркивала зверскую жестокость истязателей Христа. Порой их уродливые, перекошенные ненавистью лица напоминали звериные морды. И за этим уподоблением грешника разъяренному зверю стояла не только распространенная привычка описывать агрессию и насилие с помощью зооморфных образов, но и богословская работа с Псалтирью.
По свидетельствам Матфея (27:46) и Марка (15:34), прямо перед тем, как испустить дух, Христос возопил: «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня?» Этими словами открывается 21-й псалом. В нем же царь Давид (которого считали автором псалмов) просил Господа о спасении и описывал своих врагов как тельцов, львов, псов и единорогов: «Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий. Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне; избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою; спаси меня от пасти льва и от рогов единорогов, услышав, избавь меня» (Пс. 21:13-22).
В христианской традиции эти строки были интерпретированы как указание на грядущие Страсти Христовы. А зверей, от которых псалмопевец просит его избавить, соотнесли с дьяволом и с мучителями Христа – римлянами и в еще большей степени иудеями. Автор «Размышлений о жизни Христа» объяснял: «Ты видишь, как с ночи [в Гефсиманском саду. – М. М.] до шестого часа [когда Христа распяли. – М. М.] Он был жертвой долгой и беспощадной войны. Поистине, воды дошли до души Его (Пс. 68:2), и псы окружили Его со всех сторон, бесчисленные, свирепые, сильные, и скопище злых обступило Его (Пс. 21:17), страшно точа на Него смертоносные языки и руки, словно обоюдоострый меч»
[480]. Но как передать уподобление псам визуально?
В Штутгартской псалтири, созданной около 820 г. в парижском монастыре Сен-Жермен-де-Пре, рядом с текстом 21-го псалма изображено несколько сцен. На одной из них мы видим крест с распятым Иисусом. По его левую руку (т. е. с дурной стороны, куда на изображениях Страшного суда гнали грешников) стоят два юноши, которые тычут пальцами в его сторону (один из них, похоже, показывает «рога»: его средний и безымянный пальцы прижаты к ладони, а мизинец и указательный выставлены вперед)
[481]. Видимо, это иллюстрация к строкам «Все, видящие меня, ругаются надо мною, говорят устами, кивая головою» (Пс. 21:8). На следующей миниатюре безбородого юношу с нимбом (это тоже Христос или царь Давид – как его предок и alter ego) с двух сторон атакуют быки. Если перевернуть страницу, мы увидим, как в руки и ноги юноши (теперь уже без нимба) вцепляются четверо псов. Наконец, справа на том же развороте изображено Распятие. По правую руку от Христа стоят два воина, которые указывают на него пальцами (один из них – это, возможно, праведный сотник, который признал казненного Сыном Божьим). А по его левую руку на распятого несутся лев и единорог. Иначе говоря, метафоры, звучавшие в 21-м псалме, тут соотнесены с Христом и визуализированы буквально – в облике зверей, которые его атакуют
[482].
Откроем византийские Псалтири IX–XI вв. Их создатели, представляя врагов Христа, часто шли по иному, но родственному пути. Греческие мастера изображали не просто зверей, а гибридов – людей со звериными головами (или в звериных масках). Например, в Псалтири Барберини (ок. 1065–1100 гг.) на верхних полях одного из листов Христос стоит в окружении обычного быка, быка c человеческим лицом, привставшего на задние ноги, и человека с бычьей головой. Внизу листа, где Спаситель изображен во второй раз, его атакуют три псоглавца c высунутыми языками и человек с двумя головами – бычьей и человечьей
[483].
