II.1.7. Мастерская Вольфганга Кацхаймера Старшего. Христос перед Каиафой. Ок. 1480–1490 гг.
München. Germanisches Nationalmuseum. № Gm 1175
Конечно, не каждый пес – символ и не каждый символ изобличает врагов Христа. Например, во многих аллегорических композициях бегущие псы в силу игры слов олицетворяли монахов-доминиканцев – Domini canes, «псов господних»
[497]. В позднесредневековом искусстве благородные охотничьи псы, псы как любимцы и верные спутники благородных господ и дам нередко сидят у ног владельцев. На надгробиях знати в их ногах часто изображали собак (у женщин обычно болонок, у мужчин – гончих). Это был один из знаков их статуса и напоминание о супружеской и вассальной преданности. Джон Болт Фридман в работе о «собачьей» символике во фламандской книжной миниатюре XV в. писал, что зритель привык видеть в псах воплощение многих позитивных и негативных качеств – одновременно модель и антимодель. Эти животные могли олицетворять как обжорство с распутством, так и верность сеньору и острый ум
[498]. Однако в иконографии Страстей скалящиеся, гавкающие и агрессивные псы, вероятнее всего, напоминали о врагах Христа, прежде всего иудеях – «злобных псах, ведущих его на заклание»
[499].
Если в христианской иконографии иудеев уподобляли псам или представляли в собачьем обличье, в позднесредневековом еврейском искусстве эти животные, видимо, порой обозначали христиан – гонителей. На полях манускриптов, которые создавали для евреев-ашкеназов и сефардов, можно увидеть сценки, где охотники с псами преследуют зайцев. В то время псовая охота была популярным господским занятием, а ее изображения нетрудно найти на полях и в христианских рукописях. Однако, как подчеркивает историк Марк Майкл Эпстайн, эти сцены были предельно далеки от реального быта и опыта европейских евреев. В отличие от христиан-аристократов, они не имели права охотиться. Конечно, возможно, что эти сценки были просто скопированы из похожих христианских книг и напоминали еврейской элите о недоступных ей престижных забавах. Тем не менее, по предположению Эпстайна, в некоторых из них был заложен аллегорический смысл. В качестве доказательства он ссылается, к примеру, на Сараевскую агаду, которая была создана в Арагонском королевстве около 1350 г. Агада – это сборник текстов, которые читали во время празднования Песаха, вспоминая об освобождении из египетского рабства. На одном из листов этой рукописи пес, преследующий зайца, изображен рядом со строками о египтянах, которые угнетали израильтян. Потому Эпстайн видит в зайцах символ преследуемых иудеев, а в охотниках и их псах – гонителей: древних (египтян) и современных (христиан)
[500].
В течение многих веков евреи, жившие в христианских землях, были верны строгому толкованию второй заповеди: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли, не поклоняйся им и не служи им…» (Исх. 20:4–5; Втор. 5:8-9). Насколько мы знаем, с поздней Античности они не создавали изображений людей и тем более не иллюстрировали Священную историю и не пытались зримо представить невидимое. Однако постепенно ситуация стала меняться. В XIII в. в германских землях, а чуть позже в испанских королевствах богатые иудеи стали заказывать рукописи, украшенные инициалами и миниатюрами. Это были иллюстрации к ветхозаветным сюжетам или сценки, посвященные праздникам. Новая еврейская иконография испытала огромное влияние христианской, и многие миниатюры, украшающие еврейские книги, видимо, были созданы христианскими мастерами. Образы из церковного арсенала (фигуры ангелов, нимбы как знаки избранности, длань с небес как образ невидимого Бога) не просто заимствовали, а переосмысляли – в духе еврейской мечты о грядущем освобождении от угнетения и мессианском триумфе над всеми врагами. Средневековое еврейское искусство возникло в диалоге с христианским – и одновременно в противостоянии с ним.
cтигма на теле: анатомия и иноверие
вера и тело: споры об антииудаизме и антисемитизме
Вопросы к прошлому часто продиктованы травмами настоящего. Потому изучение средневековых иудео-христианских отношений и особенно юдофобских мифов и образов, которые играли огромную роль в католической проповеди и политике, резко интенсифицировалось во время и после Второй мировой войны. Импульсом для него, очевидно, стали нацистская расовая политика и «окончательное решение еврейского вопроса» на территории Третьего рейха и покоренных им стран. Пытаясь понять, что привело к Холокосту и почему организатором геноцида стала именно Германия, историки одновременно шли по двум внешне противоположным, но на самом деле близким путям.
Первый можно назвать генеалогией антисемитизма. Чтобы объяснить, как ненависть к евреям стала столь смертоносна и превратилась в один из столпов нацистской доктрины, историки начали как никогда интенсивно искать в европейском (прежде всего немецком) прошлом ее истоки. Погромы, изгнания, наветы, которым, по крайней мере с XI–XII вв., регулярно подвергались иудеи, жившие в католических землях, представали как первые ступени, (неизбежно) ведущие к современному антисемитизму, а он – к геноциду. Историки собрали и систематизировали огромный массив богословских и литературных текстов, церковных канонов и светских законов, а также изображений, которые демонизировали иудеев и служили обоснованием для их дискриминации и сегрегации. В этой истории иудео-христианских отношений в центре внимания оказалась ненависть большинства к меньшинству, а те формы сосуществования двух конфессий, которые не вписывались в столь полярную схему, обычно отходили на второй план.
