Вот лежит на тебе мужчина, пыхтит, потеет, глаза закатывает, иногда еще стонет… а тебе-то что с того? Совершенно непонятно…
Не больно. Но и радости мало.
Впрочем, радости секса жама успешно подменяла радостями власти. И была довольна и счастлива, пока ей не пришлось бежать.
Пламенный ей еще за все ответит!
Чилиан?
Да, почему бы и не съездить? Только вот придет в себя… последнее время жама чувствовала себя не слишком хорошо. Простыла в пути, видимо…
Голубица решила отлежаться на постоялом дворе, как следует согреться, пропарить ноги, подлечить кашель… он у нее бывал частенько, но этой зимой вообще разыгрался. А все мерзкий лионесский климат! Поди проживи там два года! Еще и не такое подцепишь…
Жама кашлянула и отпила глоток горячего молока.
Ничего. Сейчас она выздоровеет, поедет в Чилиан, поживет там, посмотрит, чем закончится дело в Русине, а там уж будем и что-то предпринимать. Озноб бьет… попросить, что ли, у хозяина еще один плед?
Или сразу тазик с горячей водой, ноги попарить?
Можно бы.
Жама поднялась с кровати, и видимо, как-то неудачно. Кашель накатил приступом. Такое тоже случалось, она знала, что это надо просто переждать, перетерпеть, ничего страшного.
Неприятно, конечно. Когда тебя сгибает вдвое, когда кашель накатывает волнами, когда противная слизь словно ползет изнутри, когда…
Жама прокашлялась, сплюнула мокроту в платок и бросила клочок ткани на пол.
И – остановилась.
Наклонилась, подняла платок с пола, посмотрела на него, не веря своим глазам… Красный. Не ярко-красный, пока еще бледно-розовый, но…
Кровь.
Жама отлично знала, что это означает.
Кровохарканье.
Приговор…
Голубица упала на колени и взвыла, едва успев зажать себе рот ночной шалью.
Смерть…
Год? Два? Сколько ей осталось?
ЗА ЧТО?!
Русина, Хормельская волость
– Они – что?!
Никон гневался часто, подчиненные привыкли. Но то обычный гнев.
Когда крик, когда зарубить грозятся, нагайку в ход пускают. А вот такого… нет, такого никто не ожидал. Мало того что посольство выпороли!
Так еще и Никона на всю страну лжецом и подлецом ославили. Мол, решил императрице репутацию попортить… упырицей объявил!
А что потом?
Что она наблудила до брака?
Мелковато работаете, жом Счастливый! Прогрессировать надо! К примеру, заявить, что она не просто наблудила, а от лионесского принца. Тогда б было интересно…
Или, к примеру, от ламермурского упыря. Там, говорят, водятся… вот, приехал упырь да и покусал княжну. А вы какие-то пошлости предполагаете. Какой-то Алексеев… да тьфу на вас! Хоть придумывал бы с фантазией!
С легкой руки тора Изюмского Счастливого принялись склонять все газеты. А сколько уж сплетен пойдет…
Никон был в таком состоянии… если б его водой поливать, так парил бы с полчаса. От него малым что искры не летели.
Валька – хоть и баба, но не полная дура, удачно спряталась где поглубже. И под раздачу попал генерал Алексеев. К которому Никон и отправился.
– Значит, супруга?
Илья невежливо послал Никона в дальнюю дорогу.
Генерал чувствовал себя откровенно паршиво. Сотрясение мозга рекомендуется лечить полным покоем, а в камере с этим было сложно. Да и пытки не способствовали. Так что Илья сильно надеялся сдохнуть и испортить Никону всю удачу.
Не получилось.
По морде Алексеев получил, а вот сдохнуть – не удалось. Илья кувыркнулся назад, наткнулся на стену и потерял сознание.
Никон, хоть и был в бешенстве, ценного пленника лишаться не пожелал. И приказал вытащить, показать клистирной трубке да и подлечить. Алексеева надо дотащить до Звенигорода и сдать Пламенному с рук на руки. Авось тот из него какую пользу выдавит.
А сам Никон…
Будь он более адекватным, он бы такое решение не принял. Но бешенство – плохой советчик.
Никон собрался выступать к армии жома Броневого. А по дороге пощипать отряды Валежного.
Вы хотите войны?
Вы получите войну!
* * *
Податаман Роман Паницкий мрачно надирался до положения риз.
Пить не хотелось.
Жить не хотелось.
После такого позора? Да хоть ты вешайся! Задница-то прошла, а вот репутация… репутацию ему эта стерва императорская погубила навечно. Землю пахать пойдешь – так и то лошадь со смеху подохнет!
А что делать?
Никон податамана, конечно, не выгнал, война идет. Но разжаловал в рядовые. Хуже того. Вместе со всеми его людьми отправил нужники чистить. Так что жизнь была – полное дерьмо. Отборное. И много…
Даже водка им смердела.
– Пьешь, атаман?
Рядом с Романом присел Федот, не спрашивая, плеснул и себе. В другое время получил бы он кувшином по голове, чтобы не наглел. А сейчас и драться не хотелось. И как-то…
Все ж Федот и старше, и мощнее, и сильнее. И лет ему около сорока, дураки до такого возраста не доживают. И чего-то он там говорит?
Роман прислушался.
– Ты подумай, атаман, ведь баба по-доброму поступила.
– Что?! – Роман аж воздухом подавился от удивления. – КАК?!
– А так. Мы к ней с письмецом ехали, считай, в блуде ее обвинили прилюдно, в грязи извалять пытались. А она – императрица, могла вообще за такое приказать головы снести. Как наш Счастливый гонцу от Валежного. Помнишь?
Роман помнил.
Еще и сам поучаствовал… ладно, рук не пачкал, но рядом с Никоном был. А если бы императрица вот их… вот так? Шею он начал растирать совершенно непроизвольно.
Страшновато было.
– Во-от. А она нас, считай, целыми и невредимыми отпустила.
– А…
Теперь рука непроизвольно дернулась к заду.
– Что она могла сделать, самое малое? За наглость? Никому ж даже кожу не просекли, считай, как детей отшлепали…
Федоту тоже было обидно. Но сорок лет – это тебе не двадцать пять, и повидать побольше успел, и передумать о многом… императрица без размышлений могла их всех положить. Рядочком.
Или в тюрьму, или еще куда…
Могла.
Она ничего такого не сделала. Их отпустили, а позор… а что – позор? Грязь не сало, высохло и отстало. Надо только подходящий момент подобрать, чтобы ее отковырнуть.
Опять же…
