Но меткая. Кони заплясали, и всадники едва удержались в седлах.
– Переговоры! – возопил один, размахивая флагом лично Никона.
На флаге был изображен тигр. Большой и хищный. Очень уж Никону эта зверюга понравилась во времена оны… правда, художник тигра отродясь не видел, так что получилось… сомнительно. Но главное что?
Настроение!
А еще окраска и полоски! Ясно же – тигр, а не кот Васька!
Какое-то время ответа не было. Потом дверь станции открылась, и оттуда вышел человек. В простом мундире… майор?
Нет, даже не майор. Обычный капитан.
– Капитан Горелов. Слушаю.
Михась приосанился.
– Я посланник лично Никона Счастливого! ОПАХ предлагает вам сдаться.
– Что предлагает?
– Сдаться…
– Ты не понял. Что такое ваш… пах?
– ОПАХ! – оскорбился Михась. – Освобождающая Повстанческая Армия Хормеля!
Капитан прищурился:
– Сдаться?
– Да. Вам сохранят жизнь! Атаман Счастливый не хочет лить невинную кровь.
Дальше капитан и слушать не стал.
«Счастливчики». Что ж, он знал, что эта чума их не минует. А коли так…
– Передай своему атаману – пусть пойдет на …!
Михась чуть с седла от возмущения не свалился. Его атаман!
И вообще! Он тут не какой-то! Он полномочный посол! Со знаменем! Перла… парле… переговорщик, короче! И его – послать?! Как какого-то?!
От возмущения в зобу дыханье сперло.
– Ты…
– Приблизитесь – буду стрелять.
– Вы тут и подохнете!
– Лучше сдохнуть человеком, чем жить крысой, – отрезал Горелов. И повернулся спиной к Михасю.
Того аж заусило.
Ах ты… да ты ж… да я ж тебе…
Выстрел хлопнул негромко.
Капитан упал на землю, перекатился – и почти рыбкой нырнул в дверь станции.
Михась шлепнулся с седла, как мешок навоза. Снайпер не промахнулся. Капитан ему так и сказал – следи. Это ж «счастливчики», твари без совести и чести, если в спину не выстрелят – удивлюсь.
Удивляться ему не пришлось. Пришлось стрелять…
Много.
Недолго.
Никон, озверев от злости, приказал брать негодяев живыми, и кавалерия помчалась на штурм двух домишек.
Кавалерийская лава.
Это страшно. Это когда всадники с саблями наголо летят прямо на тебя, и кажется, вот сейчас тебя стопчут… и все.
Конец…
Это не просто жутко, это более чем кошмарно. Кто послабее духом, от такой картины и вовсе бежать кидается
[19]. Но если бежать некуда – остается только стрелять. До последнего.
Не до победного, просто – до последнего патрона. И последний во врага. Чего его для себя жалеть?
Горелов знал, что долго им не продержаться. Знал… и в плен попадать не хотел. А потому сделал все, как и задумал.
Их было всего два десятка.
Точнее, девятнадцать храбрецов, которые остались защищать станцию. А до того заложили заряды везде, где могли. Нет императора? Пусть так. Но есть клятвы. Есть слово. Есть честь. И есть – Русина.
Вот их ребята и защищали.
Они стреляли пока могли. А потом озверевшие от жажды крови «счастливчики» долетели до станции. Никон с удовольствием наблюдал, как они выбивают щиты из окон, как лезут внутрь, как набегает с криком «УР-Р-Р-Р-РА-А-А-А-А!!!» пехота…
Сам он в атаке не участвовал, потому и жив остался.
Горелов отстреливался до последнего. А потом… ну кто сказал, что адские машинки могут делать только бомбисты и анархисты? Военные Русины с этим справлялись ничуть не хуже. Оставалось только ручку опустить вниз.
ГРОХНУЛО.
И Никон в полном шоке увидел, как встает на дыбы земля. А потом она оказалась как-то подозрительно близко – не усидел атаман на коне. Хорошо еще, не затоптали. Взрыв был такой мощности, что с лица земли стерло оба здания.
Стерло пару сотен «счастливчиков» и вдвое больше поранило: Горелов приказал начинить взрывчатку поражающими элементами вроде гаек, гвоздей и прочего железного хлама, который в изобилии могла предоставить железная дорога.
По железнодорожным путям передвигаться не осталось никакой возможности. Они были разнесены буквально в хлам. Восстанавливать их не одну неделю.
Когда Никон смог оценить обстановку… ругался он долго и изобретательно. А что толку?
Безумный размен.
Два десятка безумцев – и три сотни человек. Две сотни сразу, остальные помрут от заражения крови, станут непригодны к строевой…
А еще кони, оружие, время, силы…
Никону захотелось завыть.
Такое поражение! Такой разгром! Да если кто узнает… и ведь узнают!
Захотелось фугануть в воронку еще пару бомб, чтобы и следа этих подонков на земле не осталось. Никакого. Но вместо этого…
Будь Никон обычной мразью, люди за ним не шли бы. Так что ему даже пересиливать себя не потребовалось. Он отлично знал, как поступить правильно.
Ни хорошо. Ни плохо. Именно, что правильно.
– Мы остановимся здесь на сутки. Надо оценить обстановку, похоронить мертвых, подлечить раненых… да, и найдите где-нибудь камень побольше.
– Камень? – удивился податаман Белинский.
– Его, – кивнул Никон. – Поставим – и надпись выбьем. Чтобы не забывали. Как он сказал – капитан Горелов? И, надо полагать, его взвод.
Белинский аж рот открыл.
– А…
– Сам бы убил. Своими б руками! Но достойного врага надо уважать.
Крыть было нечем.
Камень, конечно, не нашли. Но Никон решил эту проблему.
Развороченный взрывом вагон – тоже отличный памятник. А внутри, там, куда не добираются ни дожди, ни грозы, он лично дописал красной краской:
«Здесь лежит взвод капитана Горелова. Они разменяли девятнадцать человек на двести жизней противника».
И расписался.
Настоящее мужество стоит уважать.
Никон этого не знал, но надпись сохранится на века. И спустя несколько столетий ее будут показывать детям. И показывать, и рассказывать…
Именно в эту секунду, проявив уважение к врагу, он обрел бессмертие.
* * *
– Так-то, атаман. А то б и мы с тобой там полегли…
