– Безусловно. Я обязана разделить судьбу своих солдат, какой бы та ни была.
Яна была уже в форме. Ей предлагали коня, и она согласилась. Из города она выедет на коне. И какое-то время поедет верхом. А в безлюдной местности с громадным удовольствием пересядет в бронеавтомобиль. И уютнее, и спокойнее, и не гадит он, кстати… А еще не кусается, как этот экологически чистый транспорт, да и воняет поменьше.
Бензин?
А вы конский пот нюхали? Так не поленитесь, прогуляйтесь до ипподрома. Лошади пахнут не розами и какают, простите, не бабочками. Но – картинка должна быть. И придется терпеть лошадь.
Сей очаровательный конек по кличке Бегемот сейчас стоял рядом. Спокойно стоял, смирно. Повезло – нашелся флегматичный и здоровый конь, который готов был терпеть такого наездника, как Яна. Ну и без выкрутасов, что немаловажно.
– Ваше…
– Государыня, торы и жомы, сэкономим наше время.
Репортеры заулыбались. Императрицу они вообще полюбили. Не то чтобы Яна уважала прессу, скорее знала, как с ней обращаться.
Прессу надо прикармливать сенсациями, иногда добавляя к ним пару золотых, и чесать за ушком.
Не всегда и не везде. Но местную прессу – обязательно. Она не разбежалась, не залезла под кровать и не затаилась. Местные репортеры вполне серьезно стараются донести до своих читателей хоть какие-то известия. Есть за что уважать.
Яна и Черчилля уважала, кстати. Англию не любила, но сэра Уинстона ценила. Он, видите ли, во времена оны отправился на Кубу, а потом и на англо-бурскую войну военным корреспондентом. Туда, где стреляли, убивали, пытали пленных… и он мог в любой момент оказаться в числе погибших.
Но поехал же!
И лез во все бочки затычкой. И писал…
Это вам не трусы очередной звездюлины описывать. И не на гей-парадах интервью брать… хотя последнего Яна бы тоже опасалась. Сходишь так одного цвета, вернешься другого.
В Русине звездюлин пока не было. И гей-парадов тоже. Так что писали бедные репортеры о войне. Врали, конечно, но не сильно. Когда война вокруг тебя, сильно и не соврешь. А когда критику наводят не через интернет и комментариями, а при личной встрече, да сапогом в зубы, тем более поосторожничаешь. Подумаешь, и что писать, и о ком писать.
Бывали случаи.
Репортеров на дуэль не вызывают, но коллизии бывают самые разные. И использовать репортера вместо зайца в охоте на собственно зайца, и немножко его перепутать с боксерской грушей…
Бывало.
Потому в Русине соблюдался паритет. Пресса не сильно наглела и была цела-здорова. Не акулы пера, скорее – воспитанные и вежливые пираньи местного разлива.
Поэтому с местной прессой императрица общалась достаточно корректно и радушно. Не цедя слова «через губу», не давя высокомерием и не сверкая титулами. А могла бы…
Репортеры это оценили и писали о Яне в самом положительном ключе. Да и сложно было написать иначе. Яна не делала ничего плохого. Она работала с бумагами, взяв на себя часть административных хлопот, она прогуливалась по городу, ходила в храмы, выслушивала людей, старалась помочь…
– Государыня, не проще ли будет остаться в Ирольске, а потом поехать вслед за войском? – уточнил один из репортеров.
«Алексей», – припомнила его имя Яна. И отрицательно качнула головой.
– Жом Алексей, я императрица Русины. Отец передал мне эту тяжелую ношу. И я обязана. Обязана выдержать. Хотя бы то, что выдерживают мои солдаты. Те люди, которым приходится намного тяжелее, чем мне. Которые прошли по дорогам Русины, которые стреляли в противника, которые защищали и продолжают защищать даже не меня – свою родину. Разве я могу ответить им неуважением? Остаться в стороне? Я постараюсь не мешать генералу Валежному, но сделаю все, что смогу. Даже немного больше.
– Государыня, вы согласны на переговоры с освобожденцами?
– Чтобы сохранить даже одну человеческую жизнь, я соглашусь на переговоры хоть с гигантским слизнем.
Репортеры от души посмеялись над сравнением.
– Что будет, если они не согласятся на переговоры?
– Штурм, – просто сказала Яна. И развила тему: – Кровь, боль, отчаяние и горе сотен тысяч женщин. Ради тех, кто живет под этим небом, я надеюсь, что Пламенный согласится на переговоры.
– Государыня, выбрана ли кандидатура императора?
– Пока еще нет.
– Но возможно…
Яна покачала головой:
– Я с радостью выйду замуж. Но только за человека, которому можно доверить судьбу Русины. И никак иначе.
– Государыня, как вы сможете определить такого человека?
Яна улыбнулась. Вот всех освобожденцев подряд она не знала, а Тигру можно доверить судьбу Русины. Опять же, она помрет вскоре после брака, и за подставу ей ничего не будет. Вот ведь… в чем угодно можно найти свои плюсы.
– Это будет человек, которому страна дороже собственных амбиций. И никак иначе.
– А любовь, ваше…
– Она у нас будет. К Русине. Общая.
Яна улыбалась. Отвечала на вопросы, шутила, потом заиграла труба, и она шагнула вперед. К Валежному.
Ему – говорить.
Ей – быть рядом. Быть символом. Это правильно. Это лучшее, что она может сделать здесь и сейчас.
– Солдаты! Братья мои! Сегодня мы выступаем…
Валежный говорил хорошие и правильные слова. О том, что враг будет разбит, что победа будет за ними, что они справятся – ради Русины, что им надо сделать еще одно, последнее усилие…
Яна слушала, и ей хотелось плакать.
Пафос?
В том-то и дело, что не пафос! Если политик, который в двадцать первом веке произносит речи о свободе и равенстве, выглядит смешным и нелепым, назойливым и напыщенным, то Валежный не просто говорит.
Он верит в свои слова.
Он за них готов жизнью ответить. А возможно, и ответит.
Почему такие люди перевелись в ее времени? Когда все свернуло не в ту сторону? Когда при слове: «честь» начали презрительно улыбаться, возводя во главу угла личную выгоду?
Когда?
Что можно сделать, чтобы этого не произошло в Русине?
Яна стояла и не замечала, что из ее глаз катятся слезы.
Сами по себе, неконтролируемо, рефлекс такой, или пыль попала… Заметили журналисты. Заметили солдаты. Но все промолчали.
Запела труба. Яна взлетела в седло (каждый день тренировалась) и направила коня к выезду из города.
Она не прочитает хвалебных статей. Не узнает, что о ней будут говорить. Ей это не важно. Она едет умирать. И должна сделать это, как символ.
Не только для Русины.
Георгий должен гордиться своей матерью. Чтобы когда-нибудь понять ее и простить…
