– Голод, – говорит Сью Шо через минуту. – Зверский, мучительный, неуемный, всепоглощающий, неуемный голод.
– Всё так, – говорит Минди.
– Мы подождем… – Клариса глядит на часы на тыльной стороне запястья, – один, ровно один час прежде, чем съесть ващечтоугодно.
– Нет, для нас это, возможно, невозможно.
– Но иначе нельзя. В меньше чем недельной давности комнатных дискуссиях мы недвусмысленно согласились, что не станем жрать, когда припрет вконец, ибо иначе сделаемся жирными и противными, как Минди, где она там, бедная букашечка.
– Пердячья ты ромашка, – говорит Минди рассеянно, она не жирная и это знает, Линор это знает, все они это знают.
– Дама в любых обстоятельствах, ох уж эта Металман, – говорит Клариса. Потом, через минуту: – К слову говоря, ты могла бы, возможно, либо зашить халат, либо одеться, либо перестать валяться в Линориных вещах, я реально не рвусь устраивать тебе гинекологический досмотр, к которому ты нас тут типа склоняешь, о Лесбия Фивейская.
– Бель и берда, – говорит Минди, или, скорее: – Бель и перда, – и встает, вихляясь и ища твердых предметов, и идет к двери, что ведет в ее спаленку рядом с ванной. В сентябре, въехав первой, она прибрала к рукам спаленку, сообщала Клариса в письме, эта вот еврейско-плейбойская припевочка из Скарсдейла
[4], и Минди сбрасывает остатки халата, измятые до опупения, бросает мокрые остатки на колени Линор, сидящей на стуле у двери, и выходит из комнаты на длинных ногах, преувеличенно топая. Хлопает дверью.
Минди ушла, а Клариса всё смотрит вслед, и чуток трясет головой, и переводит взгляд на Линор, и улыбается. Этажом ниже смеются и еще танцуют, будто стадо крупного рогатого скота. Линор обожает танцевать.
Сью Шо делает большой шумный глоток воды из большого пластмассового стакана с Джетсонами
[5], стоящего на ее столе у входной двери.
– К слову говоря, этим утром ты же не наткнулась каким-то чудом на Сплиттстюссер? – говорит она.
– На-а, – говорит Клариса.
– Она была с Проктор.
– И?
– В семь утра? Обе в исподнем, заспанные, глазки масляные, выходят из ее комнаты, вместе? Держась за ручки?
– Хм-м-м.
– Да если б мне кто сказал, что эта Сплиттстюссер…
– Я думала, она помолвлена с парнем.
– Она да.
Обе ржут как кони.
– Оу-у-у.
– Кто такая Сплиттстюссер? – спрашивает Линор.
– Нэнси Сплиттстюссер, обедали вместе? Та девица в красном, с острым декольте и сережками в форме кулачков?
– А. И что с ней?
Клариса и Сью переглядываются, снова ржут. Возвращается Минди Металман – в шортах и спортивной фуфайке наизнанку, с обрезанными рукавами. Линор глядит на нее и улыбается в пол.
– Что? – Минди сразу чует неладное.
– Сплиттстюссер и Проктор, – провозглашает Сью.
– Как раз хотела тебя спросить. – Глаза Минди округляются. – Это они были в ванной сегодня утром? Вместе в душевой?
– О нет! – Сью вот-вот помрет, Минди ржет тоже, этим стрёмным симпатическим смехом, глядя на остальных.
– Они, э, теперь вместе? Я думала, Нэнси помолвлена.
– Она… и помолвлена, – Клариса пробивает на смех и Линор.
– Божен Исусыч.
Чуть погодя все успокаивается. Сью басовито напевает тему из «Сумеречной зоны».
– Кто… падет следующей?..
– Даже не совсем понимаю, о чем вы, девчонки, э… – спрашивает Линор, оглядываясь.
И Клариса рассказывает Линор всю эту бодягу о том, что Пэт Проктор – коблуха, и кто такие коблухи, и что множество девушек обалденно сдруживаются здесь, в женском-то колледже.
– Шутишь.
– Нет.
– Это так ужасно пошло. – И Минди со Сью опять хохочут. Линор на них смотрит. – Слушьте, ну разве вас всякое такое не вымораживает? В смысле, я…
– Слушь, это часть жизни и так далее, то, что люди хотят делать, более-менее их личное… – Клариса ставит иглу на ту же дорожку.
Где-то полпесни все молчат. Минди прилипла к пальцам ног, опять, на двухъярусной койке.
– Дело в том, что, не знаю, сказать или нет, – говорит Сью Шо, оглядываясь на Кларису, – на Нэнси Сплиттстюссер типа напали накануне Благодарения, на дорожке у Приблуд-Хауса, и я думаю, что она…
– Напали? – говорит Линор.
– Ну, изнасиловали наверняка.
– Ясно. – Линор глядит мимо Сью на плакат над столом Кларисы: реально мускулистый тип, без рубашки, снят со спины, напряг все мышцы, спина блестит и по-всякому бугрится. Плакат старенький, углы у него рваные, в клейкой ленте; раньше он висел в Кларисиной комнате дома и отцу не нравился; свет с высокого потолка бросает на затылок типа яркое пятно, голова тонет в белом.
– Я думаю, она типа поехала, – говорит Сью.
– Прямо загадка века, – говорит Линор тихо. – Изнасиловали. Она теперь из-за этого просто не любит мужиков, или?..
– Слушь, я думаю, все не так просто, Линор. – Клариса, закрыв глаза, теребит пуговицу на рубашке. Позади нее отдушина, Клариса откинулась на спинку стула, волосы распущены, вдоль щек веет желтый ветерок. – Наверное, можно сказать только, что она обалденно запуталась и временно поехала, как думшь?
– Я б сказала, да.
– Линор, ты девственница? – Это Минди с нижнего яруса койки Сью, общипанные шелушашиеся ступни задраны, пальцы ног цепляются за пружины с обратной стороны Кларисиного матраца.
– Сучка, – говорит Клариса Минди.
– Я просто спрашиваю, – говорит Минди. – Линор же не циклится на том, что…
– Да, я девственница, в смысле, у меня никогда не было, ну, сексуального контакта, ни с кем, – говорит Линор, улыбаясь Кларисе, мол, всё лады, реально. – Минди, а ты девственница?
Минди ржет:
– Еще какая.
Сью Шо прыскает в свою воду.
– Минди блюдет себя ради единственного пехотного батальона. – Клариса и Линор смеются.
– Пошли в ухо, – говорит Минди Металман беззлобно, она вся расслаблена, почти дремлет. Ноги у нее совсем кривые, мышцы едва проглядывают, а кожа гладкая, почти светится, потому что дома Минди недавно «отпарафинилась», сказала она Линор, что бы это ни значило.
– Часто такое тут?
