– …
– Не трать ресурс всуе.
/б/
Погожий денек, в очень раннем сентябре, все сухо, такое откровенное солнце, там, наверху, истекающее жаром, но по плоской кромке еще бежит полуденный холодок. Реактивный самолет стоит в обеденный перерыв на взлетной полосе 1 в аэропорту Кливленда – Хопкинс, носом на запад, лететь на восток, на боку нарисован красной тушью смеющийся младенец, вот парни в защитных наушниках, вот оранжевые пластиковые флажки, срываемые ветром с плоскости, стальные призмы убирают из-под шасси, воздух за двигателями горяч и плавит в себе бледные зеленые поля, двигатели шипят на суховее, как факелы, топливные блики. Парни тихо машут оранжевыми флажками. Солнце вспыхивает на скошенном лобовом стекле, за ним солнцезащитные очки и поднятые большие пальцы. На одном парне наушники не защитные, а «уокмена»
[91], и он кружится вместе с флажком.
/в/
– У меня в ушах зловещий грохот.
– Это двигатель, он прямо за окном.
– Нет, двигатель – это пронзительный, щекочущий нервы, визгливый скулеж. Я говорю о зловещем грохоте.
– …
– Во время полета у меня будут ужасно болеть уши, я знаю. Из-за перемены давления мои уши испытают адскую боль.
– Рик, у меня в сумочке где-то полсотни жвачек. Я буду совать жвачку тебе в рот, ты будешь жевать, глотать слюну, и твои уши будут в порядке. Мы это уже обсуждали.
– Может, мне сразу взять кусочек, буду держать его в руке нераскрытым и наготове.
– Вот, бери.
– Спасибо тебе, Линор.
– Историю, пожалуйста.
– Историю? Здесь?
– Мне как раз захотелось историю. Может, история отвлечет тебя от твоих ушей.
– Мои уши, господи. Я уже почти надеялся забыть, благодаря жвачке в руке, и тут ты напоминаешь о моих ушах.
– Давай сведем припадки к минимуму, здесь, на людях, в самолете, пилот и стюардесса которого наверняка расскажут моему отцу обо всем, что мы говорим и делаем.
– Умеешь ты успокоить.
– Не надо припадков, пожалуйста.
– А историю надо.
– Пожалуйста.
– …
– Я знаю, у тебя есть истории. Я видела манильские конверты в твоем чемодане, когда укладывала вещи.
– Господи, они готовятся к взлету. Мы движемся. Безумный грохот в ушах.
– …
– По иронии судьбы мужчина, чей инстинкт любви силен, естествен и инстинктивен, насколько это возможно, не может найти кого-то, кого можно полюбить.
– Мы рассказываем историю? Или это твоя Кипучая многозначительность?
– История в процессе. Вышеупомянутый до-саркастически-перебивательский факт в том, что мужчина, в котором инстинкты и склонности весьма сильны и чисты, вообще не способен эти сильные и чистые инстинкты и склонности контролировать. Без вариантов получается вот что: мужчина встречает наполовину или даже на четверть вожделенную женщину и немедленно влюбляется в нее до беспамятства, с места в карьер, первым делом, без прелюдий, и выпаливает «я вас люблю» практически первой репликой, ибо не может контролировать свою чрезвычайно горячую любовь, и речь не только о похоти, нам дают понять, что речь о глубокой, психологически изощренной, страстной любви, о чувствах, которые на него накатывают, и он немедленно, при первой возможности, говорит «я вас люблю», и его зрачки расширяются, пока не заполняют глаза целиком, и он раскованно движется к означенной женщине, как будто хочет ее коснуться в сексуальном смысле, и женщины, с которыми он это проделывает, то есть более-менее всякая встреченная им женщина, они по вполне понятным причинам не реагируют положительно, мужчина сразу говорит им «я вас люблю» и сразу делает заявку на близость, и женщины, все без вариантов, на месте его отвергают, словами, или бьют сумочкой, или, хуже всего, бегут прочь и кричат, и эти крики слышат только они и он.
– Рик, ты только взгляни вниз. Из окна.
– Куда?
– Просто вниз.
– Господи, я ее знаю! Это же…
– Джейн Мэнсфилд.
– Джейн Мэнсфилд, точно. Что она делает в форме города? Это Восточный Коринф?
– Я потом объясню.
– Боже мой, ты посмотри на западную границу. Это же 271-е. Внутреннее кольцо. Я по нему приехал.
– Тем временем влюбленный, от которого полюбленные убегают с немыми криками…
– Да. Мужчина, понятно, не слишком счастлив. Он не просто лишен возможности любить – сама мощь и интенсивность любовного дерзания лишают его этой возможности, отчего лишение, понятно, вгоняет его в невообразимо бо́льшую тоску, депрессию и фрустрацию, чем вогнала бы тебя или меня, поскольку наши инстинкты нам полуподконтрольны, то есть полуудовлетворимы.
– Еще жвачки?
– И вот мужчина в тупике, и теряет работу в Департаменте мер и весов штата Нью-Йорк, где был необычайно успешен прежде, чем проблема интенсивности любви окончательно загнала его в тупик, и теперь он бродит по улицам Нью-Йорка, тратит деньги, накопленные на банковском счету в период блестящей мерно-весовой карьеры, шатается по улицам, останавливается, только когда влюбляется, получает пощечину, смех или немые крики. И так продолжается месяцами, и вот как-то раз на Таймс-сквер он видит скромный ксерокопированный листочек на доске объявлений, рекламирующий врача, как утверждается, любовного терапевта, лечащего расстройства, порождаемые чувством любви и с ним связанные.
– Это типа секс-терапевта?
– Нет, наоборот, внизу объявления курсивом написано «Это Не Секс-Терапевт», а рядом адрес, и вот мужчина, который не в восторге от своей жизни, не перегружен альтернативами решения своих проблем, бежит в метро и едет через весь город в кабинет любовного терапевта. И в вагоне метро с ним едут четыре женщины, три – умеренно вожделенные, и он влюбляется через две секунды в каждую из трех, одну за другой, и его бьют, и высмеивают, и делают объектом немых криков поочередно, и в итоге он смотрит на четвертую женщину, она толстая и этого не скрывает, у нее волосы космами, и круглые очки с толстыми линзами, и необычайно слабый подбородок, слабее даже моего, то есть четвертая женщина – невожделенная сверх всякой меры, даже для этого мужчины, кроме того, ее очень сложно разглядеть, потому что она жмется в тень в хвосте вагона, воротник пальто поднят, шея обмотана толстым шарфом. Я упомянул, что в Нью-Йорке март месяц?
– Нет.
– Ну вот так, а она в шарфе, сжалась в тени, щекой прижимается к грязной, покрытой граффити стенке вагона, вцепилась в старинный термос, наполовину торчащий из кармана пальто, и, в общем, выглядит практически как одна из тех озабоченных персон, с которыми лучше не связываться, недостатка каковых персон Нью-Йорк, скажем прямо, не ведает.
