Каковая загадка, кстати говоря, начинает мужчину реально тревожить и пробуждает в нем интенсивное любопытство, особенно когда он чувствует, что привязывается к женщине все сильнее и сильнее, хотя и не совсем в плане страстной любви, и думает, что ощущает, будто бы женщина жаждет к нему привязаться тоже. И вот он постепенно завоевывает ее доверие и симпатию, и она реагирует, начав мыть волосы, и сев на диету, и купив туфлю со сверхвысоким каблуком для своей непристойно короткой ноги, и дело движется, хотя, несомненно, женщину с термосом по-прежнему патологически гложет нечто. И вот как-то вечером в первых числах апреля, после прогулки по самым старым и милым улицам Бруклина мужчина провожает женщину с термосом до ее квартиры и вступает с ней в половую связь, соблазняет ее, добивается того, что она снимает с себя всю одежду – кроме, из соображений сострадания, шарфа, – и занимается с ней любовью, и сперва это удивляет, а потом, когда мы думаем, что удивляться тут особо нечему, нам сообщают, что у этого необычайно страстного, склонного любить всех и каждую мужчины лет тридцати секс с кем-либо случился вообще в первый раз.
– …
– Эм, у женщины с термосом тоже в первый.
– …
– …
– Что такое?
– Мое ухо! Блин! Боже!
– Постарайся сглотнуть.
– …
– Постарайся зевнуть.
– …
– …
– Господи боже! Как я ненавижу самолеты, Линор. Не могу вообразить более убедительной демонстрации моей к тебе преданности, чем согласие на этот полет. Я лечу для тебя.
– Вскоре ты увидишь Амхёрст очень ранней осенью. Ты говорил, ранней осенью в Амхёрсте ты часто плакал от радости.
– …
– Ты уже не такой бледный. Мы можем заключить, что уху лучше?
– Иисусе.
– …
– Вот они занимаются сексом, и мужчине удается быть нежным и заботливым, каким, мы можем смело предположить, он бы точно не был, в аспекте страсти, если бы безнадежно влюбился в женщину с термосом по-старому, и женщина с термосом вопит, рыдая от счастья, от всей нежности и заботливости, и мы практически слышим глухой удар, означающий, что она влюбляется в мужчину, и она и правда начинает думать, что может привязаться к кому-то во внешнем мире. И они лежат в постели, и их руки-ноги неровно переплетены, и мужчина кладет голову на балкончик слабого подбородка женщины с термосом и досуже теребит шарф у нее на шее, и это действие патологически тревожит женщину, и мужчина это замечает, и на него накатывают любопытство и беспокойство, и он пытается в виде опыта и в порядке эксперимента размотать шарф и его снять, и женщина с термосом напрягается всеми мышцами, но благодаря ни чему иному, как, ясно, силе воли, мужчину не останавливает, хотя плачет уже по-настоящему, и мужчина нежно, с поцелуями и увещеваниями, снимает шарф, отбрасывает его, и в полумраке спальни видит на шее женщины нечто более чем странноватое, и он встает и включает свет, и в свете спальни оказывается, что в женщине живет бледно-зеленая древесная жаба, в ямке у основания шеи, с левой стороны.
– Прости?
– В полностью сформировавшейся и не кровоточащей ямке с левой стороны шеи женщины с термосом – крошечная древесная жаба, бледно-зеленая, с белым горлышком, которое ритмично набухает и опадает. Жаба глядит на мужчину из шеи женщины печальными мудрыми ясными рептильими глазами, ясные и хрупкие нижние веки которых моргают снизу вверх, наоборот. И женщина рыдает, ее тайна стала явной, у нее в шее живет древесная жаба.
– Это мне чудится, или история только что внезапно стала реально стремной?
– Ну, объяснить стремность и тем свести ее к минимуму призван контекст. Именно древесная жаба в ямке на шее лишала женщину с термосом возможности эмоционально привязаться к внешнему миру: жаба навязывала ей печаль и замешательство, смотри также «темнота» и «тень», она ее сдерживала и ограничивала, смотри также «заматываться в шарф», она удерживала ее от выхода во внешний мир, смотри также «все время поворачиваться профилем». Древесная жаба – механизм непривязывания и отчуждения, символ и причина самоизоляции женщины с термосом; со временем, однако, становится ясно и то, что она эмоционально привязана к древесной жабе, очень сильно, и уделяет ей больше внимания и заботы, чем себе, там, в уединении, в своей квартире. И мужчина осознаёт также, что во всех шарфах, которые женщина носит, чтобы прикрыть и спрятать древесную жабу, полно маленьких дырочек, через которые жаба дышит, они практически невидимы, и что женщина сама прокалывает миллионы этих крошечных дырочек булавкой, по ночам.
– Даже у меня в ухе покалывает. Наверно, мы очень высоко.
– Так что та самая штука, которая не дает женщине привязываться, когда она хочет привязываться, в итоге и делает ее безумно несчастной и является центром ее жизни, тем, о чем она всячески заботится и даже некоторым образом, что мужчина понимает не вполне, ею гордится, и гордится также тем, что она кормит бледно-зеленую жабу кусочками пищи с пальца и что та позволяет ей почесывать белое горлышко ножом для вскрытия конвертов. Все становится по понятным причинам двусмысленным, и неясно, действительно ли в са́мой глубине естества женщина с термосом желает к кому-то привязываться, после такого-то, вообще. Только время идет, мужчина все еще рядом, упражняет нелюбовно-любовный механизм, он нежен и заботлив, женщина влюбляется в него все сильнее, и определенно хочет к нему привязаться, и ее отношения с древесной жабой в ямке на шее становятся двусмысленными, и женщина то враждебна к жабе и жестоко щелкает ее ногтем, то, наоборот, вновь склоняется к тому, что привязываться не хочет, холит и лелеет древесную жабу и почесывает ее ножом для вскрытия конвертов и холодна к мужчине. Это длится и длится, но в общем женщина влюбляется в мужчину все сильнее. И мужчина становится неуверенным насчет своих прежних, определенно нелюбовных чувств к этой странной, не слишком красивой, но очень сложной, и во многих аспектах храброй, и во всех аспектах явно очень интересной женщине с термосом, и вся его любовная ситуация делается необозримо более запутанной, чем когда-либо прежде.
– Слушь, хочешь «Канадского Клубного»? Я могу попросить Дженнифер принести тебе «Канадский Клубный».
– С жвачкой, боюсь, не пойдет, а вот еще жвачки я бы все-таки попросил.
– Вот и она.
– И все совсем запутывается, и мужчина все больше завоевывает доверие женщины с термосом, и наконец однажды вечером она везет его в дом своей семьи в Йонкерсе, на семейное воссоединение и обед, и мужчина встречается со всей ее семьей, и сразу смекает, что-то тут не так, так как у них у всех шарфы на шеях, и они исключительно страшно волнуются из-за того, что среди них чужак, но, так или иначе, все сидят какое-то время в гостиной, в неловкой тишине, с коктейлями, и дети все в очках с толстыми линзами, а потом идут обедать, и прямо перед тем, как все сядут за стол, женщина с термосом многозначительно смотрит на мужчину, а потом на отца, а потом жестом, дающим семье понять, что она посвятила мужчину в свою тайну и между ними уже возникла некая нарождающаяся психологическая привязка, разматывает шарф и отбрасывает его, и древесная жаба тихонько поквакивает, и на миг воцаряется необычайно напряженная тишина, а потом отец медленно разматывает и отбрасывает свой шарф тоже, и в ямке на левой стороне шеи у него бабочка с крыльями-веерами и горлышком в крапинку, и тут шарфы разматывают все остальные родственники, а у них на шеях в ямках – разные маленькие животные: у матери узкохвостая саламандра, у одного брата африканский муравей, у одной сестры паук-волк, у другого брата аксолотль, у одного из маленьких детей луговой мотылек. Эт цетера эт цетера.
