– Ну да, и здесь, с другой стороны, у нас вот эта антиномия, – сказала Линор, глядя на рисунок с брадобреем.
– Верно, – сказал Антихрист, отбрасывая крошечный шарик черного косяка. На секунду замолк, глядя в никуда. Линор посмотрела на брата.
– Бренда, – услышала она громкий голос Ля-Ваша, – ты должна вернуться к родителям сейчас же. Постарайся не быть впечатлительной, по крайней мере, пока ты где-то здесь.
Линор перекрутилась и посмотрела. Маленькая девочка с зелеными глазюками стояла за ними, над ними, на бетонном краешке мемориала, и глядела на их головы. Ветер рябил шелковые чулочки. Она вперилась в Антихриста.
– Кыш, любовь моя, – сказал Ля-Ваш.
Девочка развернулась и сбежала. Ее туфельки клацали по бетону всё тише и тише.
Линор глянула на брата. В его руках опять пищали травинки. Дождеватели неожиданно отключились, все до единого перестали шипеть, вода на площадках всасывалась обратно в трубы, сама в себя. Площадки смотрелись великолепно. Они полыхали в алом свете огнем, углублявшимся до мерцания в глянцевом мраке теней спортзала.
– Ну тогда, наверно, я типа должна спросить тебя, что, по-твоему, эти два рисунка означают, – сказала Линор.
Ля-Ваш по-тюленьи засмеялся. Его голова свесилась набок.
– Бабуля была бы разочарована своей любимицей, – сказал он. – Они, само собой… означают то, что ты хочешь, чтоб они означали. Смотря для чего ты их хочешь использовать. Миз Бидсман… – Он притворился, что держит под носом Линор микрофон. – …какую функцию вы желали бы приписать рисункам? Зрители, пожалуйста, воздержитесь от подсказок… – Антихрист изобразил языком тиканье часов. – Функция. Каждой унции по функции. Функция. От латинского «функ», означает вонь вследствие постоянного чрезмерного использования. Она отползла, понимаешь? Либо мертва, либо яростно функционирует. Кстати, о яростном функционировании, ты могла бы помочь мне, на секунду, пожалуйста.
Линор помогла брату встать. Он похромал в кусты на краю холма. Линор услышала, как он ходит в туалет в сухих кустах.
– У меня идея, – голос Антихриста из кустов достиг Линор. – Сделаем все чисто по-бидсмановски. Сыграем в игру. Сделаем вид, по приколу, что Линор не угасла, что миссис Иньгст ее не распотрошила и не скормила Владу Колосажателю, что Бабуле на деле нефиолетово твое потенциальное беспокойство и она на деле пытается использовать это беспокойство в своих мерзопакостных целях. – Он возвращался, медленно, держа равновесие на склоне. – Итак, если игровой сценарий ровно таков – ка́к мы хотим, чтобы функционировали эти рисунки, а? – Он вновь уселся, не без помощи Линор, глянул на нее. – Рисунок со скользящим человеком при таком сценарии может сообщать: хей-хо, смотри, куда идешь. Осознай, как ты – мы – осознаём Линор в качестве… «пропавшей». Не просто смотри на него; думай о том, как на него смотреть. Может, он… означает как раз противоположное тому, что, ты думаешь, он делает, тому, как он… выглядит. – Ля-Ваш затруднился с ногой из-за бугра на холме. Линор помогла ему устроиться поудобнее. Этикетки детского питания она держала в руке.
Ля-Ваш продолжал:
– Смотри, может, Линор вовсе не исчезла. Может, это как раз ты исчезла, в самом конечном счете. Может… это мне особенно нравится… может, это папа исчез, закрутился в воронке промышленной пустоты. Может, он и нас с собой взял. Может, Линор это поняла. Может, не она скользила прочь от тебя, а ты скользила прочь от нее. Или карабкалась прочь от нее. Может быть, это игра в скольжение и карабканье! «Желоба и лестницы» восстали из мертвых! – Антихрист говорил с трудом, его рот пересох из-за косяка. Он выгреб из ящичка последнюю порцию дани Клинта Вуда и зажег ее.
– Хм-м-м, – сказала Линор.
– Главное, не думай о себе, в этой игре, вообще, – сказал Антихрист. – Потому что в этой игре, как мы в нее играем, рисунок с брадобреем означает «не думай о себе», в контексте игры, иначе твоя голова взорвется в стиле ар-деко. Просто думай о других людях, если хочешь играть. Что означает, что членов семьи нужно воспринимать как эксплицитно Других, что, я должен сказать, привлекательно освежает.
– Что эта фигня вообще значит? – сказала Линор.
Антихрист выдохнул.
– Притворимся, по приколу, что на дворе у нас поздние семидесятые, и Линор в своем голубом периоде
[118], и еще сидит исключительно у себя в кабинете, и цыкает на каждого, кто к ней подходит, включая старого бедного Дедулю, который готовится умереть и становится в общем жалким…
– Проматывай. У меня задница болит.
– И, так или иначе, в игровом контексте, Линор все еще скептична как черт или по меньшей мере натужно делает вид и демонстративно убеждает, что она есть только акт думания, а-ля Француз
[119], хотя Линор сказала бы, что она есть только акт говорения и рассказывания, но это такая хренотень, что у меня язык сводит, и по-любому, к счастью, нам без толку, так что мы скажем, что она есть только акт думания; это единственное, в чем она может быть уверенной, – что она есть ее думание.
– Это все по правде, или ты это говоришь, потому что обдолбанный? – спросила Линор.
– Тихо, пожалуйста, – сказал Ля-Ваш. – Я усердно играю. Итак, Линор – лишь акт думания, ничего иного «предположить» нельзя. – Он лег на спину и стал смотреть в алеющее небо, поместив косяк в вырезанный в ноге инициал. – Она и есть ее думание. И, как мы знаем, любое думание требует объекта, чего-то, о чем или насчет чего думают. А единственное, о чем можно думать, – это то, что не является актом думания, то есть Другие, да? Ты не можешь думать о собственном акте думания-о-чем-то, не больше, чем нож может себя порезать, да? Разве что ты – чувак, существенно ухудшающий качество жизни Дерганого Роя Келлера, но я отказываюсь об этом думать, пока этого не потребует от меня нога. Итак, мы не можем думать о себе, если мы всего лишь акт думания. То есть мы как этот брадобрей. Брадобрей, я припоминаю, бреет тех и только тех, кто не бреется сам. Значит, Линор думает, что мы думаем о тех и только о тех вещах, которые не думают о себе, которые не есть акт нашего думания, которые – Другие.
– Херня игра, – буркнула Линор.
– Но мы же помним, что мы – только наш акт думания, в игре, для Линор, – сказал Ля-Ваш, быстрее и чуть мямля. – И если мы думаем о нас самих в контексте игры, мы думаем о нашем думании. И мы решили, что именно о нашем думании мы думать не можем, потому что объект должен быть Другим. Мы можем думать только о вещах, которые не могут думать о себе. Так что, если мы думаем о себе, смотри, например, восприятие себя как мысли, мы сами не можем быть объектом нашего думания. Че тэ дэ.
