– Ого.
– А заканчивается история так, что мужчина сидит за столом врача, с телефонной трубкой в варежке, слушая гудки, то есть звонки в квартире, и гудков многовато, не то чтобы абсурдно многовато, но достаточно, чтобы задуматься, дома подружка или нет, ушла она, возможно, навсегда или не ушла. И так всё и кончается: мужчина сидит, гудки в варежке, лучик солнца заплаткой падает на мужчину из врачебного окна.
– Боже правый. Ты ее напечатаешь?
– Нет. Слишком длинная. Это длинная история, сорок страниц с гаком. И ужасно напечатана.
– …
– Прекрати.
– …
– Линор, ну прекрати же. Это ну вот вообще несмешно.
– …
– …
– Только откуда ты столько об этом знаешь?
– Знаю о чем?
– О тщеславии второго порядка. Ты реально удивился, что я не знала о тщеславии второго порядка.
– Что тут сказать? Может, я просто скажу, что видел белый свет?
– …
– …
– Имбирный эль?
– Не сейчас, но все равно спасибо.
3. 1990
/а/
Санитар выплеснул содержимое стакана пациента в окно, водная масса, ударившись оземь, сместила камешек, тот покатился по наклонной дорожке, со щелчком упал на каменный дренаж в канаве, испугал белку, наскочившую на орешек прямо тут же, на бетонной трубе, заставил белку взбежать на ближайшее дерево, в процессе потревожив тонкую хрупкую веточку, та застала врасплох группу нервных утренних пташек, одна из них, изготовившись к полету, испустила черно-белый пометный сгусток, и тот шлепнулся аккурат на ветровое стекло крошечного автомобильчика некой Линор Бидсман, едва та заехала на парковочное место. Линор вышла из машины, а пташки полетели прочь, издавая звуки.
Клумбы из фальшивого мрамора – от прошломесячной жары пластмасса осела и кое-где скуксилась – окаймляли ровную бетонную дорожку, ведущую от границы парковки к входным дверям Дома; предосенние цветы сохли и седели в глубоких ложах сырой земли и мягкого пластика; бурые вьющиеся стебли хило карабкались по перилам, огибавшим въезд над клумбами; перила же, крашеные, ярко-желтые, даже ранним утром казались дряблыми и липкими. На сочной августовской траве, низко-низко, блестела роса; солнечный свет перемещался по газону, пока Линор шла по подъездной дорожке. У дверей чернокожая старуха стояла не шевелясь рядом с ходунками, открыв рот солнцу. Над дверями по узкому тимпану обмятой светилом пластмассы, тоже корчившей из себя пламенеющий мрамор, бежали буквы: ДОМ ПРИЗРЕНИЯ ШЕЙКЕР-ХАЙТС. По обеим сторонам от дверей в каменных стенах, что закруглялись и образовывали вне поля зрения фасад, пребывали в заточении вычеканенные подобия Тафта
[17]. За дверями, в стеклянном аквариуме между внешним и внутренним входом, изнемогали трое в каталках, закутанные в простыни, несмотря на лившуюся из утренних окон тепличную жару; у одного голова завалилась набок так, что ухо покоилось на плече.
– Здрасте, – сказала Линор Бидсман, вталкиваясь во внутреннюю стеклянную дверь, индевеющую на солнце старыми отпечатками пальцев. Линор знала, что отпечатки оставили колясочники, для которых стальная пластинка со словами ОТ СЕБЯ слишком высока и непосильна. Линор здесь уже бывала.
Дом Шейкер-Хайтс – одноэтажный. Единственный уровень разбит на отделения и покрывает изрядно территории. Линор вышла из жаркого аквариума и пошла по чуть более прохладному холлу в конкретное отделение, к столу, над которым неспешно вращался тропический вентилятор. Внутри пончика стола сидела медсестра, Линор с ней еще не встречалась: темно-синий свитер пелериной перекинут через плечи и застегнут стальной пряжкой с вычеканенным профилем Лоренса Велка
[18]. Люди в каталках были везде, их ряды выстроились вдоль всех стен. Вздымался и опадал невнятный громкий гомон, испещренный точками смешков без причины и воплями гнева из-за того, кто что знает.
Сестра глянула на приближавшуюся Линор.
– Здрасте, я Линор Бидсман, – сказала Линор чуть запыхавшись.
Сестра на миг к ней присмотрелась.
– Ну, не так уж это смешно, верно? – сказала она.
– Извините? – сказала Линор. Сестра глядела неприветливо. – О, – сказала Линор, – думаю, дело в том, что мы еще не встречались. Обычно здесь, на вашем месте, сидит Мэдж. Я Линор Бидсман, но, в общем, я здесь, чтобы повидать тоже Линор Бидсман. Она моя прабабушка, и я…
– Ну, вы, это, – сестра глянула на что-то на большом столе, – вы, это, я позвоню мистеру Блюмкеру, ждите.
– Бабуля в порядке? – спросила Линор. – Понимаете, я просто была в…
– Ну, я просто соединю вас с мистером Блюмкером, алло, мистер Блюмкер? Тут Линор Бидсман спрашивает вас в «Б»? Он сейчас к вам выйдет. Пожалуйста, подождите.
– Все-таки я бы сразу пошла к Линор. Она в порядке?
Сестра глянула на нее.
– У вас голова мокрая.
– Я знаю.
– И растрепанная.
– Да, спасибо. Я знаю. Слушьте, я была в душе, когда домовладелица крикнула снизу, что звонит мистер Блюмкер.
– Откуда ваша домовладелица знала?
– Простите?
– Что звонит мистер Блюмкер?
– Ну, это телефон соседки по квартире, я им пользуюсь, но она не…
– У вас нет телефона?
– В смысле? Да, у меня нет телефона. Слушьте, простите, что я опять спрашиваю, но – с Бабулей все хорошо? Мистер Блюмкер велел мне идти прямо к ней. Мне позвонить родным? Где Линор?
Сестра уставилась в точку над левым плечом Линор; ее лицо превратилось в какой-то твердый материал.
– Боюсь, я не имею права вам ничего… – Она глянула вниз. – …Линор Бидсман, отделение «Е». Но если вы будете так добры чуть подождать, мы могли бы…
– Где утренняя сестра, которая вроде должна быть тут? Где Мэдж? Где мистер Блюмкер?
Мистер Блюмкер материализовался в тусклых нишах коридора, не достижимых для света холла.
– Миз
[19] Бидсман!
– Мистер Блюмкер!
– Ш-ш-ш, – сказала сестра; крик Линор породил наплыв вздохов, стонов и беспредметных вскриков прикованных к коляскам фигур по периметру круглого холла. В комнате отдыха дальше по коридору включился телевизор, и Линор, спеша навстречу мистеру Блюмкеру, мельком увидела яркие краски какой-то телеигры.
