– То есть это все не просто озабоченные студенты колледжа?
– Чаще всего они, к моим всевозрастающим раздражению и стрессу. Но средний студенческий материал ты должна распознавать за километр.
– Почему это?
– Ну, дорогая, по множеству причин.
– …
– Ну что мы можем сказать? Например, рукопись в основном омерзительно неловкая. Разъедающе циничная. А если не разъедающе циничная, то жеманно наивная. Или по-любому систематически, обескураживающе пафосная. Не говоря – мерзопакостно напечатанная.
– …
– Текст пытается, чересчур упорно пытается, вот и все, что мы можем тут сказать. Невыносимое ощущение чересчур упорной попытки. Боже, ты особенно красива в этой половине света.
– Рик, откуда мне знать, что тут разъедающее или жеманное? Я ничего не смыслю в литературе.
– А, подавляющий процент материала, который через нас проходит, даже потенциально не литература, и бэ, отлично!
– Что «отлично»?
– Что ты «ничего не смыслишь в литературе» или по крайней мере так считаешь. Это значит, ты идеальна: свежа, действуешь по наитию, вычесываешь эстетический репей из волос…
– У меня что-то в волосах?
– В момент, когда люди воображают, будто в самом деле смыслят что-то в литературе, они перестают быть литературно интересными, и от них никакого толка для тех, кто литературно интересен. Ты идеальна – это я тебе говорю.
– Ну не знаю…
– Линор, что с тобой? Разве не ты – человек, что видит себя почти по определению человеком слова? Что рычит, когда его литературное восприятие оспаривают даже теоретически?
– Я просто хочу развести личную жизнь и работу как можно дальше. Мне не надо, чтобы Валинда ходила и говорила, будто благодаря тебе я получила тепленькое местечко.
– Но это твой шанс быть вне досягаемости Валинды на большие отрезки времени.
– И еще, Рик, мне все это как-то совершенно не нравится.
– Доверься мне. Помоги мне. Слушай, давай возьмем пару примеров. Что насчет вот этого трогательно напечатанного текста? Почему бы тебе не прочесть самое начало, вот, и мы с тобой…
– Этот?
– Да.
– Ну посмотрим: «Теплым июльским утром доктор Рудольф Карп, один из ведущих проктологов мира, проводил стандартный осмотр, когда внезапно вспомнил, что забыл надеть перчатку для осмотра. Он в ужасе посмотрел на…» – фу, буэ.
– И правда, буэ. Подобный материал можно просто вот немедленно класть в отказную стопку, на стол Мэвис, а она ксерокопирует лапидарный квиточек с отказом на возвращаемую рукопись.
– Что это за названия такие? «Пляска неуверенной»? «К моллу»? «Тренодия Джонс и козел снизу»? «Клизматический бандит и космический гудок»? «Любовь»? «Превращение, восьмидесятые»?
– Последний текст на деле довольно интересный. Пародия на Кафку, но чутко сработанная. Презрение к себе в разгар лизоблюдства, вот это все. Студенческий, но интересный.
– «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грег Сампсон обнаружил, что превратился в рок-звезду. Он уставился на свою красную, типа как бы кожаную грудь, верхушка которой была обрызгана блестками и накрыта гитарой „фендер“, плотно прикрепленной ремнями к кожаным плечам. Это был не сон». Хм-м-м.
– Почитай ради удовольствия. Тут имеется кое-что любопытное. История о семье, которая решает, ампутировать ли гангренозную ногу бабушки, – у тебя точно возникнут симпатические вибрации. История о мальчике, который выживает в подготовительной школе, торгуя в аудиториях колледжа «Настольным справочником терапевта». История о женщине, которая нанимает за заоблачные деньги профессиональную беспокойницу и печальщицу о больных и умирающих…
– «Проблема Элроя заключалась в том, что у него был нежный прыщ, на лбу, прямо на том месте, где его лоб морщился, когда Элрой казался удивленным, что случалось частенько». Буэ. Отказ. «И вот наконец это случилось. Боб Келли деловито осматривал ягодицы соседа. Миссис Эрнст, наклонившаяся, чтобы поднять варежку, переехала собственного сына, Майлза, снегоуборщиком». Двойное буэ. Двойной отказ.
– Ох уж эти инстинкты, малыш.
– «Санто Лонгине, научившись переключать передачи с сигаретой в руке, теперь курил за рулем». «Утро, когда Монро Концеппер пошел к соседям, Слотникам, чтоб обсудить мистера Костигана, было утром теплого майского воскресенья». Эти прима фациэ
[134] кажутся ничего.
– Давай ты начнешь с этих. Давай ты не будешь торопиться и начнешь с этих – начни с последней. Прочти примерно половину пачки… вот так. Можешь сесть за стол Мэвис, пока она не придет с обеда, потом переходи сюда. Мне уже скоро бежать в типографию, какое-то время меня не будет. У тебя полная свобода действий.
– Вот эта кажется типа интересной, хотя бы в теории. Хоть не откровенно тошнотная.
– Которая?
– …
– Почитай, подумай. Следуй чувствам, без этого никак.
– Я буду получать минимальную ставку, как за коммутатор?
– Читателям платят десять долларов в час.
– Я тогда пошла читать.
– Что-то развернулось, Линор?
– Хм-м-м?
– Ничего. Иди. Наслаждайся. Действуй по наитию.
– …
/е/
– Заходи.
– Святые угодники.
– Спускайся.
– Боженьки.
– Сюда.
– Должен признаться, я думал, это какая-то шутка…
– Не шутка. Совсем.
– Господи, здесь парилка. Как вы тут вообще живете? И как мне пройти?
– Пригнись. Сюда. Плечи втяни.
– Бог ты мой.
– Заметь, я не жалуюсь. Мы все так пригибаемся, естественно. Миссис Бидсман сказала мне сказать тебе, что как тебя сейчас сгибает пространство, так нас согнуло время.
– …
– Об этой боли у тебя никакого представления, боже сохрани. Не приведи господь тебе оказаться в нашем состоянии.
– Я-то надеюсь как раз оказаться в вашем состоянии, в какой-то момент в очень далеком будущем. Иначе я… Уй! Иначе я, полагаю, окажусь в худшем состоянии – а именно, в мертвом.
– Это весьма любопытное замечание, которое ты можешь обсудить с миссис Бидсман.
– То есть – у меня появится шанс поговорить с миссис Бидсман?
– Нет.
– Миссис Иньгст!
– Здрасте, доктор Джей.
– Ну, должен сказать, что вообразить это было сложновато, но здесь…
– Фильтруй гуано.
