А про Сабрину я тебе рассказывал? Она ехала к Жонатану куда-то в район Олона и вдруг сказала, что разлюбила его, надо с ним расстаться. Сказала так решительно, как будто обещание давала: вот я сейчас туда еду, как каждую неделю в пятницу вечером, еду как ни в чем не бывало с ним встречаться, он ни о чем не подозревает, ждет меня, как будто мы собираемся всю жизнь прожить вместе, а я знаю, что все кончено, я хочу это прекратить. Она еще немного помолчала и выдохнула: не могу больше; она очень старалась не расплакаться, улыбнулась мне, извинилась: я уже год пытаюсь, простите, что вываливаю все на вас, но я нарочно это говорю, потому что думаю, а вдруг это поможет мне сегодня его бросить.
А я рассказывал тебе про старика, который, едва я сел и захлопнул дверцу, сказал: вы второй человек, которого я подвожу за всю мою жизнь, первого я взял сорок лет назад. И он поделился со мной этим странным воспоминанием, почти нереальным: тот тип не хотел ему говорить, кем работает, он был хорошо одет, выглядел уверенно и повторял только, что он госслужащий высокого ранга; в какой области, несколько раз спрашивал водитель, и тот наконец не выдержал и сдался: я палач, самым обычным тоном сообщил он, государственный палач Французской Республики, прежний палач был моим дядей, а теперь я палач, это моя официальная должность – палач; гильотина, отрубленные головы – это всё я. Дело было в 1977-м, за четыре года до отмены смертной казни, и в следующие месяцы состоялись еще две, последние в истории Франции, про них много писали в газетах, о самой последней с холодной яростью написала судья Моник Мабелли, которая в числе прочего процитировала мрачную шутку этого палача, когда он снимал наручники с приговоренного, разбуженного в четыре часа утра, эту жуткую, пишет она, зловещую издевку: “Ну вот вы и освободились!” – перед тем как протянуть ему последнюю сигарету, последний стакан рома и отрубить голову.
14
Поездки автостопщика длились обычно неделю, иногда две. Я видел Агустина почти каждый день. Иногда забирал его из школы, если Мари была занята. Он замечал меня среди родителей, стоявших возле школы, и сразу все понимал, шел ко мне не противясь, не выказывая ни разочарования, ни особой радости. Он просто шел. Ему не нужно было объяснять, почему я здесь. Мы уходили вместе. Я спрашивал, чем он хочет заняться. Водил его съесть блинчик, или взять книгу в медиатеке, или посмотреть фильм в кинотеатре.
Я остерегался касаться больной темы.
Все хорошо, ты не очень скучаешь по отцу?
Такого типа фразочка взбесила бы его, он посмотрел бы на меня со всей яростью, на какую способны его черные глаза, и я почувствовал бы, что в один миг разрушил доверие, которое медленно устанавливалось между нами.
Иногда по вечерам мы брали карту, разворачивали ее на столе, как план острова сокровищ. Пытались угадать, где он сейчас находится. По очереди, на манер ясновидящих или лозоходцев, наугад тыкали в карту пальцем, рисовали там крестик и аккуратно записывали дату и время. Понедельник, 18 ноября, 17 ч. 39 м., между Орезоном и Систероном. Вторник, 19 ноября, 19 ч. 23 м., D765, участок Рубе – Туркуэн.
Чтобы спросить его, когда вернется.
Узнать, а вдруг палец угадал верно.
Потом занимались чем-нибудь еще, снова брались за рисование, читали “Чайку по имени Джонатан Ливингстон”, обсуждали футбольные правила, последний фильм, который смотрели вместе, песню, которую слышали по радио.
Я всегда был весел с Агустином, он со мной тоже, такой у нас был неписаный закон. Я мог сколько угодно тревожиться, но он хотел, чтобы я помалкивал. Пусть наигранно, пусть даже совсем бездарно, но чтобы я изображал спокойствие. Этот мальчик был из тех, от кого ничего не скроешь. Моментально улавливал, о чем вы думаете, с удовольствием вы проводите с ним время или по обязанности. И платил вам той же монетой. Не за то, что, как вам казалось, вы ему даете. Не за подарки, которыми вы его заваливаете. Нет, за искреннее расположение, которое вы к нему питаете или нет.
Отлучки отца были как пропасть между нами. Запретная зона. Глухая стена молчания, которое ни он, ни я не имели права нарушить.
Иногда перед отъездом автостопщик говорил нам, куда примерно направляется. Показывал на карте место, где почти не было его пометок. Морван. Марна. Граница с Германией. Канталь. Общее направление, область, намеченная для освоения, которая по ходу дела может расшириться. Из которой он потом, вероятно, перекочует в другую, но все-таки сначала он будет где-то здесь.
Это позволяло нам сузить район поисков.
А этот Морван как выглядит? – спрашивал меня Агустин.
Я рассказывал ему про лиственные леса, пологие холмы, стада коров, реки и каналы, шлюзы, лесопилки. Открывал атлас растений. Залезал в картинки Google. Смотрел, как экран покрывается сочно-зелеными пейзажами, разрозненными кусочками целого огромного мира, состоящего из лесов, рек, камней. Я показывал Агустину колокольни, черепичные крыши, мосты. Набирал названия тамошних зон отдыха на автострадах. Женетуа. Ла-Шапонн. Эрво. Монморанси. Рюффе. Я смотрел на них с высоты небес – довольно просторные, одинаковые по обе стороны серой ленты шоссе с двумя “карманами” в форме ушей, усыпанных блестящими точками машин.
Агустину скоро надоедало, и он шел играть. А я продолжал один двигаться вдоль магистрали, представляя себе автостопщика где-то на этой ленте, в потоке этой лавы, глядящего, как за окном скользит непрерывная череда лесов, полей, откосов, неизменно засаженных одними и теми же буками, одними и теми же грабами, как проплывают одинаковые виноградники с оголенными осенью лозами, одинаковые плантации сизых артишоков, одинаковые луга люцерны, одинаковые поля под паром, одинаковые участки, покрытые длинными полосами черного или белого пластика, одинаковые коровы, одинаковые рощи, одинаковые лесозащитные полосы из тополей, одинаковые деревенские колокольни вдали, одинаковые кричащие билборды торговых зон под низким небом, одинаковые указатели съездов и выездов из населенных пунктов – Сент-Этьен-о-Мон, Сайан, Пор-сюр-Сон, Атис, Гре, Сен-Мартен-де-Кро, Лудеак, Живор, Бур-Сент-Андеоль, Пон-Сент-Эспри, Монтегю, Ла-Транш-сюр-Мер, Лимож, Байонна.
Франция.
Этот географический объект, весьма трудноопределимый, хотя и четко очерченный, по сути, и отправлялся покорять автостопщик, когда уезжал кататься по дорогам.
Буду во Франции.
Ответ тем, кто спрашивал, куда он едет.
Буду во Франции – можно подумать, это всех успокоит, как будто Франция – настолько освоенный кусок земной поверхности, что не стоит тревожиться.
Буду во Франции – все равно что сказать: я всего-то-навсего дойду до ближайшего кафе, не волнуйтесь и, главное, не думайте, что я пускаюсь в далекое путешествие, нет, вовсе нет, я тут, совсем рядом. Как будто Франция – это не 643 тысячи квадратных километров от Бретани до Ниццы, от Андая до Ремирмона. Буду во Франции – словно остальное уже мелочи, все различия между Верхней Савойей и Ландами – не более чем конкурентные преимущества, какие легко найдутся у двух соседних кафе на деревенской площади, а разница температур и тысяча километров между Лотарингией и Лазурным берегом – не более чем несколько шагов из конца в конец деревенской улицы.
