Однажды я их пересчитал: 1432. Лучше, по-моему, писать прописью, так дольше, это самое малое, что можно сделать, как можно представить себе подобную толпу и время, затраченное автостопщиком, чтобы ее собрать: тысяча четыреста тридцать два. Тысяча четыреста тридцать два человека, мужчины и женщины, теснящиеся в ящике стола. Тысяча четыреста тридцать два лица всех возрастов, всех профессий, из всех регионов. И он, что провел со всеми какое-то время. Он, встретивший их одного за другим, сидевший с ними рядом, сфотографировавший их. Впустивший их на пленку фотоаппарата, чтобы они неделя за неделей собирались здесь, в ящике, рядом, как в толпе. Больше чем в толпе – в семье. В великой семье автомобилистов.
25
Он двигался вверх, на север. Мы могли отслеживать его маршрут, более или менее вдоль побережья. Из Нанта он пробирался в Бретань, отправлял открытки из Ла-Малура (церковь с двускатной черепичной крышей и колокольней-луковицей, крохотная площадь, вся в цветах, кладбище, низкие, аккуратно подстриженные тисовые изгороди), из Граса (деталь каменного льва с фронтона церкви Нотр-Дам в окружении статуй, изъеденных дождем и ветром, словно оплывших до состояния груды кораллов либо бесформенной растительности). Из Плюрьена (фасад гостиницы “Бон Кэп” с имитацией фахверка, над дверью нарисованы астролябия и паруса).
Письма приходили в прежнем ритме. На обороте открыток – шутки, каламбуры, путевые заметки. Иногда он просто писал: Целую. Люблю. Только это и название деревни, где он находится. Мы вертели это название и так и сяк, пытаясь усмотреть в нем смысл: Супир, Вздох. Сюрви, Выживание. Мер, Море. Пор, Порт. Трев, Передышка. Семпл, Простой. Ле-Русс, Рыжие. Абондан, Обильный. Виф, Живой. Бизу, Поцелуй. Форсе, Вынужденный. Ле-Шери, Дорогие. Ле-Пале, Дворец. Маркиз. Ревей, Пробуждение. Лама. Ла-Виль, Город. Люксе, Вывихнутый. Аллегр, Бодрый.
Мы толковали и перетолковывали. Иногда все было предельно ясно: Сент-Огюстен, святой Августин, послан сыну. Все спокойно, ни сучка ни задоринки. Но Порт-Жуа, Несет Радость, послан Мари. Он хочет сказать, что Мари приносит ему радость? Или что он шлет ей радость, как бы утешение, бальзам на раны? А Контр, отправленный мне? Это вражда? Он злится на меня? Или на весь мир? Этот мятежный выкрик у него связан со мной? Или ему просто понравилось, что деревня зовется Контр? Что ее жители могут засыпать вечерами и просыпаться поутру в местечке, само имя которого бросает вызов окружающему миру?
Однажды Мари получила несколько полароидных снимков: въезд в деревушку Вьен, Приди. На первом только щит: Вьен. Потом фото смеющегося автостопщика рядом со щитом – видно, попросил кого-то снять: Вьен, Приди, на сей раз явная просьба. На третьем он стоит справа от названия деревни, держит на виду, на уровне груди, свою картонку, на которой нарисован большой восклицательный знак: Вьен! И наконец последнее фото, на нем уже два восклицательных знака, по одному в каждой руке: Вьен!!
Я чувствовал, что Мари взволнована. Но к ее радости примешивается печаль. Куда к нему ехать? Прыгнуть в машину и мчаться за тысячу километров искать его у церкви в невесть какой деревне?
На следующий день пришла открытка, написанная в Зюйтпене, Zuytpeene, что на границе с Бельгией. Последний город по алфавиту, гордо объяснял он. Один тип уже объехал так все, начиная с буквы А. А я наоборот. Начинаю с последней буквы, Z. Тут вокруг полно городов на Z. Зюйдкот, Зюткерк, Зотё, Зуафк, Зюдоск, Зегерскаппель. Чуть ли не все остальные на Корсике. Дзуани, Дзондза, Цилия, Дзильяра, Цикаво, Дзевако, Дзерубия, Залана. Как это понимать? По какой странной случайности города на последнюю букву алфавита находятся еще и в крайних точках страны?
Мари этим вестям не улыбнулась. Посмотрела на меня грустно.
Я больше не могу, Саша.
Я подумал, что, наверно, ей часто приходит в голову: он теперь как мальчишка. Сумасбродный ребенок, и мы издалека наблюдаем за его выходками. С умилением. А порой устало.
Мы с ней сидели у меня. Она снова зашла ко мне, первый раз за долгое время. Лицо у нее было усталое, под глазами круги от бессонницы. Глядя на нее, я невольно вспоминал ту среду перед пляжем. Снова чувствовать ее запах. Ее поцелуи. Ее ласки. Она снова здесь, совсем рядом.
По-моему, мне тоже надо уехать.
Я сказал да.
Мне надо побыть одной. Одной, черт подери. Одной. Я никогда не бываю одна.
Она прижалась ко мне. Я почувствовал запах ее волос. Поцеловал ее в виски.
Я присмотрю за Агустином.
И крепче прижал ее к себе.
Поезжай куда хочешь, я останусь с ним. Переселюсь к тебе. Днем буду работать на кухне, у окна. Вечером забирать его из школы. Вот увидишь, справимся на пять с плюсом.
Ее голова тихо кивала у меня на груди. Я чувствовал нежное давление ее головы, упирающейся мне в грудь. Горячий шар головы говорил да.
26
Назавтра я пошел забирать Агустина из школы. Он заметил меня издалека, пошагал ко мне. Мы вдвоем вернулись домой. Я позволил ему открыть дверь. У него не получалось повернуть ключ в замочной скважине. Мы оба улыбнулись.
Надо же, как хорошо, что я здесь.
Он толкнул плечом деревянную панель, и мы оказались в коридоре.
На ужин сегодня домашние бургеры, объявил я, вставая к плите; чистейшая демагогия.
Бургеры от шефа, подожди, оно того стоит, – и Агустин захлопал в ладоши.
Мы поужинали, посмотрели четверть вестерна, потом половину, потом вестерн целиком.
В десять часов я уложил его и остался один в гостиной. Стал рассматривать стоящие тут диски, без труда угадывая те, что принадлежали скорее автостопщику: фолк и рок 70-х годов, и те, что покупала скорее Мари: барочная музыка, итальянские народные песни, музыка Западной Африки, Леонард Коэн.
Я поставил мотеты Баха. Включил компьютер, открыл последний вордовский файл. Посмотрел, не писала ли мне Мари. Увидел, что нет. Послал ей сообщение:
У нас все в порядке. Домашние бургеры, вестерн. Живем полной жизнью. Целуем.
Следующие десять минут ждал ответа. Ответа не было.
Около полуночи я задумался, где буду спать. Мари ничего не говорила. Я поднялся наверх. Постоял в сомнениях перед спальней с широкой кроватью. Подошел, посмотрел, что лежит на комоде. Романы Джима Харрисона. Книга Сьюзен Зонтаг о фотографии. Роман Антонио Мореско по-итальянски, в карманном издании. Щипчики. Маленький браслет.
Я обошел кровать, взглянуть, что с другой стороны. Нашел поношенные тапки возле тумбочки, заменявшей ночной столик. Выпуск “Матрикюль дез Анж”, посвященный Роберто Боланьо. “Синий путеводитель” по Франции 50-х годов. Исландский детектив.
Покрывало было красивое, из больших кусков темно-синей африканской ткани с тончайшими пурпурными узорами. Ткань эту я видел: автостопщик когда-то мне ее показывал, вернувшись из очередного путешествия по Западной Африке. Значит, это он его сшил. И это он соорудил всю кровать – шире обычной, ножки выточены из обрезков балок разной длины, основание сколочено из досок, добытых на стройках. Все сделано его руками. Грубоватое, тяжеловатое и фантастически благородное.
