Я спущусь вниз, сказал я.
Куда это ты спустишься?
Пойду лягу внизу.
Нет, останься.
Агустин увидит, что мы спали вместе.
Плевать, сказала она. Мне совершенно плевать.
Она встала, сходила в туалет. Вернулась в кровать и прижалась ко мне.
Можно я на тебе посплю, Саша?
Я обнял ее. Она положила голову мне на грудь. Прямо ввинтилась. У самой грудины, словно хотела устроиться у меня между ребер, быть как можно ближе к моему сердцу, всю ночь слышать его биение. Я не шевелился, счастливый, больше чем счастливый. Думал, она вообще не уснет, так колотится у меня сердце. Через пять минут она уже спала. Я боялся двинуть хотя бы пальцем. Бодрый, как будто проспал неделю кряду.
Утром зазвонил будильник, я почувствовал, что Мари по-прежнему здесь, у меня на груди. Недвижная как камень. Я тихонько выбрался из-под нее. Встал, принял душ. Пошел будить Агустина.
Мы собрались, как обычно по утрам. Перед его уходом я сказал, что ночью Мари вернулась. Что она спит. Что он увидит ее вечером. Он тут же бросил сумку, в три прыжка взлетел по лестнице, вбежал в комнату матери. Я слышал, как они целуются.
Школа, не удержался я. Школа, Агустин, скоро двери закроют.
Две минуты, Саша, отозвалась Мари. Мы только поцелуемся.
Агустин спустился, бегом помчался в школу, наверно, успел, во всяком случае, назад не вернулся. Я сварил себе кофе. И начал пить у окна.
Снаружи было пасмурно. Печальный зимний день, такой нечасто выпадает в Н. Я услышал шаги Мари на лестнице. Вот она уже на нижних ступеньках, встрепанная, в той же одежде, что накануне, даже не стала принимать душ. Подошла, села рядом со мной. Ничего не спросила про Агустина. Не спросила, как мы тут жили, пока ее не было. Словно это само собой разумелось. Словно и так было ясно, что все в порядке, она и не сомневалась. Смотрела в окно, словно здороваясь с садом после долгой отлучки. На розовом кусте, постриженном два месяца назад, набухли почки.
А розы-то просыпаются.
Я сказал да.
И свинчатка.
Свинчатка росла тут, у самого окна. Еще не совсем проснулась, насколько я мог судить. Мари вышла посмотреть. Обошла сад. Проверила, не слишком ли коротко обрезала вербену и олеандр. Достаточно ли толстый слой соломы у корней маленькой оливы, чтобы защитить их от заморозков. Проходя мимо уголка с пряными травами, взглянула на шалфей, потрепала лезущие отовсюду бледно-зеленые волосатые листья.
Сколько же он места жрет, этот проклятый шалфей. Скоро всю мяту прикончит, честное слово.
Она еще минуту-другую погуляла по саду, не обращая внимания на холод, в легких туфлях, в тонком черном пуловере вместо верхней одежды. Вернулась на кухню, села рядом. Кажется, вспомнила наконец, что случилось ночью.
А хорошо поспали, сказала она, глядя на меня.
Это ты хорошо поспала, со смехом поправил я. Я два часа не мог уснуть.
Шутишь? – спросила она с улыбкой.
Я помотал головой.
Вовсе не шучу. Думаешь, я мог уснуть после такого?
Она засмеялась. Я налил чашку кофе, поставил перед ней на стол.
Ну? – спросил я.
Что ну?
Как съездила?
28
В то утро Мари говорила долго.
Села у окна, спиной к саду. Отпила кофе, словно для разогрева, для храбрости. Я смотрел, как у нее за спиной, в раме окна, тихо колышутся на ветру лавровые листья.
Сначала я съездила к Жану, начала она.
Я не знал, кто такой Жан. Никогда не слышал ни про какого Жана.
Я почувствовал, что она замялась.
Жан – это мой любовник, давний, еще когда я училась в Париже. Тоже с филфака, мы с ним тогда прожили несколько месяцев в его квартирке под самой крышей, возле сада Обсерватуар. А потом ему дали годичную стипендию в Германии. Он уехал, и наш роман кончился. Нам было двадцать лет, мы не могли жить в двух тысячах километров друг от друга. Не тот возраст.
Я видел, что она улыбается, вспоминая тогдашнее расставание, наверно, надрывное, чуть-чуть театральное.
Я этого Жана очень любила. Он мне действительно нравился. Мы были влюблены, я первый раз влюбилась по-настоящему. Мы сказали друг другу, что еще встретимся, что сперва каждый немного поживет своей жизнью. Потом прошли годы, мы оба с кем-то встречались, я узнала, что у него ребенок, у меня тоже родился Агустин. Однажды зазвонил телефон, это было лет шесть-семь назад, мы уже переехали в этот дом. Мы оба были на кухне, что-то готовили, пили вино, Агустину еще не было двух лет, он играл в гостиной. Я сняла трубку, узнала голос Жана. Мари, это ты. Вокруг все было спокойно. Я могу точно сказать, чем пахло на кухне, пахло чипотле, мексиканским копченым перцем, я его только что положила на сковородку, это один из моих любимых запахов, издали доносился лепет Агустина, снаружи уже стемнело.
Мари, это Жан, прости, если помешал, я только хотел узнать, как у тебя дела. Счастлива ли ты. Все ли у тебя хорошо.
У меня на миг закружилась голова. Я замолчала. Мы были там оба, в метре друг от друга. Как сейчас вижу его у конфорок. Вижу, как он слышит мое молчание, поднимает голову, невольно, машинально прислушивается.
Я сказала да. Набрала воздуху и сказала да. Не спросила у Жана, как дела у него. Просто сказала, что я счастлива. Произнесла эти странные слова, по-моему, я их больше ни разу не говорила по телефону, улыбнулась Мари, сказала в присутствии мужчины, с которым жила, который стоял здесь же, совсем рядом, возился у плиты. Мужчины, которого этот вердикт касался в первую голову. У которого вся жизнь немедленно пошла бы под откос, если бы я ответила на вопрос Жана как-то иначе.
Да, я счастлива – и не как иногда говоришь, не взвесив хорошенько каждое слово, немножко легковесно, хотя, сказать по правде, это не те слова, какими разбрасываешься легко, ведь уже когда их произносишь, прекрасно чувствуешь, насколько они обязывают, и в нас немедленно восстает внутренний голос, предостерегает, приказывает: ты хорошо подумала, прежде чем говорить, ты и вправду так считаешь, ты уверена, что не лукавишь?
Жан нажал на отбой, и на кухне повисло молчание. Звонок длился секунд тридцать, от силы минуту. Зато молчание за ним последовало оглушительное.
Это бывший любовник, наконец сказала я. Он стоял примерно там же, где ты сейчас. Продолжал молча резать помидоры на четвертушки и отправлять их в масло. Я рассказала ему про свою студенческую жизнь с Жаном. Как Жан уехал в Германию. Как мы пообещали друг другу однажды встретиться. Я сказала правду: звонок Жана немного выбил меня из колеи. Ждала, как он отреагирует. Он спросил, хочу ли я с ним поговорить. Собираюсь ли уйти. Всерьез спросил, я, наверно, первый и единственный раз видела его нерешительным.
