Нет. Я тебе пересказываю Кундеру, потому что вспомнила эту новеллу, когда он сел в машину. Потому что эта игра пришла мне в голову даже раньше, чем я его нашла, я все время говорила себе: если найду его, поиграю с ним в автостоп. Буду невозмутимой, спокойной и втяну в игру – ведь у меня есть решающее преимущество, говорила я себе, я-то читала Кундеру, а он нет. Теперь я себе говорю, что на самом деле никакое это не преимущество. Наверно, потому, что оно заранее сковывает игру. Мешает. Либо делает ее невозможной вообще, либо существенно меняет вводные. Нельзя по-настоящему играть, если заранее известно, чем игра кончится. Это значит извратить все удовольствие.
Мари посмотрела на меня с таким видом, словно вспомнила мою фразу и грустно смеется над ней.
Нет, мы не занимались любовью как никогда раньше. Даже в автостоп не поиграли. Он сел в машину, и я тут же поняла: если влюбленные из новеллы Кундеры играли в автостоп, если им могло прийти в голову в это поиграть, то ровно потому, что им было скучно. Потому что над ними не капало. Потому что они были готовы на все, лишь бы стряхнуть бремя рутины. А у меня, наоборот, кровь закипела в жилах, когда я его увидела. Мне вдруг стало стыдно. Я чуть ли не вопила от радости и одновременно говорила себе: он решит, что я полоумная. Или, вернее: он узнает, что я полоумная. Потому что тогда мне это бросилось в глаза, я подумала: я же полоумная. Чтобы делать такие вещи, надо быть не совсем нормальной, это же очевидно. Я смотрела, как автостопщик решительно открывает дверцу, кладет в ноги рюкзак, садится рядом со мной. И в единый миг все мои так тщательно заготовленные фразы выветрились у меня из головы. Все они немедленно показались мне бессмысленными, совершенно неуместными. Я была парализована. Парализована тем, что нашла его. Парализована тем, что сижу рядом с ним, тут, на севере, на узкой дороге, в 1200 километрах от нашего дома. Мы долго молчали. Я спросила: все в порядке? Он кивнул: все в порядке. Оказалось, что в голове у меня в ту минуту был только один вопрос: считает ли он меня красивой, говорит ли себе, что я женщина его жизни? Вспомнила про водолазку, которую надела утром, выезжая из “Формулы 1”. Темную водолазку, она ему не нравилась. Похожа ли я еще, после трех дней на дорогах, на женщину, у которой есть хоть какой-то шанс его соблазнить? Вот о чем я думала.
Мари выпрямилась, посмотрела на стакан воды в руке и, прежде чем продолжить, задумчиво провела пальцами по ободку.
Он сказал: ты меня нашла. В его голосе не было ни особой радости, ни упрека. Скорее что-то вроде недоверчивости. Ты меня нашла, с ума сойти. Повезло, сказала я. Да какое везение, ответил он. Кому хоть на миг придет в голову, что это просто везение. Семьдесят миллионов жителей, миллион километров дорог в этой стране, десятки тысяч километров национальных и местных трасс в одном только этом крошечном северном департаменте, и ты меня нашла. Я почувствовала в нем любовь. Мне захотелось, чтобы он меня поцеловал. Он зарылся своей слегка заросшей головой в мои волосы. Я почувствовала его крепкий запах. Его кожу, блестящую от усталости. Ты сколько дней не мылся? – спросила я. Три, засмеялся он. Сегодня вечером будет четыре. Я провела руками по его бороде, не бритой по крайней мере неделю. По его всклокоченным волосам. Он положил голову мне на грудь, целовал шею, виски. Поднял голову, прижался лицом, пришлось его оттолкнуть, чтобы видеть дорогу. Я почувствовала, что люблю его. Мне хотелось, чтобы его лохматая голова лежала в ложбинке моей шеи, на моей груди. Хотелось почувствовать на себе всю его тяжесть. Он сказал: я люблю тебя, Мари. Положил голову мне на колени. Так она и лежала у меня на лоне, у самого живота, а я вела машину. Я запустила пальцы в его космы. Шарила в лесу его спутанных волос. Взбивала заросли у него на макушке. Ласкала его. Ласкала как большого ребенка, сумасбродного, нежного, прекрасного.
Мари замолчала. Поставила стакан. Я смотрел, как кончики ее пальцев бегают за малюсенькими крошками хлеба, рассыпанными по столу. Как она прижимает их подушечкой указательного, подхватывает, собирает. А потом давит ногтем большого пальца. Спокойно, машинально растирает даже не в песок, в пыль.
Снаружи бегала по стене тень лавровых листьев. Птица вспорхнула на крышу сарая с инструментами. Голос Мари звучал спокойно.
Это было вчера, сказала она. Нет – позавчера. Потом была ночь. Куда поедем? – спросила я его, помолчав. В первый попавшийся отель, ответил он. Мне все едино куда. Просто хочу в гостиницу. Мы доехали до Сент-Омера, остановились у гостинички “Кореши”. Название нам понравилось. Я подумала, что нам везет. Что еще немного, и мы надо всем этим посмеемся, закажем пару бутылок хорошего вина и будем заниматься любовью, чокаясь до утра.
Теперь глаза Мари покраснели. Кончиками указательного и среднего пальцев она чертила кружочки на тонком слое золотистой пыли, расчищала дерево столешницы, потом снова покрывала его пылью, каждый раз чуть-чуть незаметно смещая налет.
Просто мне надо было плыть по течению.
Она постукивала указательным пальцем по столу, порой останавливаясь, погружая ноготь в более твердую, чем прочие, крошку.
Просто мне не надо было себя слушать. Все опять было хорошо. Я чувствовала, что он любит, и сама любила, конечно. Тогда что же случилось? Что меня дернуло, какой голос? Откуда она вдруг взялась, эта уверенность? Мы подошли на ресепшен. Нам нужен номер, месье, услышала я его слова, он говорил как ни в чем не бывало, как будто мы только что не были на волосок от того, чтобы навсегда расстаться. И тут с моих губ сорвалось, само, я даже не успела подумать: Два. Он посмотрел на меня. Нам нужны два номера, месье, услышала я себя. Администратор, высокий расхристанный тип, смешно затянутый в бордовую униформу, опустил голову, сделал вид, что печатает на компьютере, по-моему, ему хотелось провалиться сквозь землю и чтобы про него забыли. Повисло молчание. Пожалуйста, второй номер, месье, повторила я, и на сей раз он взял вторую карточку, вложил ее во второй одноразовый картхолдер, нацарапал на нем номер и протянул мне. 307-й для месье, 311-й для вас, мадам.
Мы оба пошли к лифту, молча вызвали его. Двери открылись. Десять секунд нас уносило вверх, мы были в нескольких сантиметрах друг от друга. Я спросила себя, а вдруг все опять перевернется, вдруг кто-то из нас сейчас снова сумеет проложить путь к другому. На четвертом этаже мы увидели указатель. Номера 301–310 налево. 311–320 направо. Он прижал меня к себе. Не пытался спорить, не пробовал уговорить. Я смотрела, как он уходит в свой конец коридора. Дошла до своего номера. Открыла его и, плача, упала на кровать.
А что я хотела, чтобы он сказал? Будь у него телефон, я бы, наверно, послала ему сообщение. Может, он бы мне позвонил, или в конце концов я бы сама позвонила, и по телефону мы бы почувствовали абсурдность этого всего, повернули бы назад, пока не стало слишком поздно.
Но у него нет телефона.
Около шести утра я услышала шаги в коридоре. Догадалась, что это он. Услышала, как он вызвал лифт. Хотела выйти, остановить его, удержать. Но только зарылась в постель и прислушивалась к каждому звуку. Слушала, как падают костяшки домино из-за моей фразы накануне – даже не фразы, одного только слова, – завершая причинно-следственную связь. Против которой я уже бессильна. Словно единожды запущенную машину уже нельзя выключить. Я услышала, как остановился лифт, совсем рядом с моей дверью. Мужские шаги зашли в него. Блочный механизм снова пришел в движение. Кабина поехала на первый этаж.
