В теннис, повторял автостопщик.
Да, в теннис, а что, вы не любите теннис?
Автостопщик спрашивал девушку, как она себе представляет – они играют в смешанном парном разряде? Где они в том фильме, какой она видит, по одну сторону сетки или по разные?
По разные, без тени сомнения отвечала девушка. Я представляю, что сражаюсь в теннис против вас. Ожесточенно играю против вас и в конце концов выигрываю, – и автостопщик невольно взглянул на нее с чрезвычайным интересом.
Два-три раза он это проделал. Предложил водителю из Ниверне в самом деле сходить с ним на рыбалку. Девушке – в самом деле перекинуться с ним теннисным мячом. Сфотографировал себя на складном стуле, рядышком с рыбаком. По разные стороны сетки с теннисвумен, они обменивались рукопожатием перед матчем. Оба в спортивных костюмах, он в тесных, слишком коротких шортах, взятых напрокат в теннисном клубе “Шатору”, куда обычно ходила девушка.
Снимки, отмеченные легкой печатью меланхолии. Возможные жизни, срок которым – всего полдня, постановочные, парадоксальным образом подтверждающие, что они так и останутся притворными, так и не будут прожиты.
Кто-то порой бросал автостопщику вызов, предлагал настоящую связь. Один агент фирмы готового платья звал его к себе в Алье, провести выходные на природе. Одно семейство настояло, чтобы после вечера в боулинге он у них переночевал. Одна девушка упрекала его, что он заранее смиряется, не хочет по-настоящему пережить те самые другие жизни, о каких говорит. Даже не попробовав, оплакивает их невозможность. Прямо наскакивала на него. Зачем это вечное сослагательное наклонение? Зачем все эти “я бы мог, мы бы могли”?
Ты можешь, говорила девушка. Ты можешь, прямо здесь и сейчас. Вот оно, смотри. Оно протягивает к тебе руки. Отвезла его к себе, долго занималась с ним любовью, чтобы отбить у него вкус к этой проклятой меланхолии. Села на него верхом, чтобы разбудить, вернуть в настоящее. Со всем усердием, со всей решимостью противницы душевной смуты.
А моя задница – это что? Моя задница – нереальное прошлое?
Он уезжал одуревший, печальный как никогда. Потому что девушка неправа, говорил он себе. Они провели вместе ночь, занимались любовью, упоительно прижимались друг к другу. Но и это имело конец. Тот факт, что они всю ночь трахались, нисколько не отменял разрыва, расставания. Следующие два-три дня он ощущал ее волосы у себя на лице. Ласку ее грудей на своих щеках. Вспоминал ее, голую, лежащую на животе, говорящую со смехом: иди ко мне.
Мало-помалу он стал мечтать о празднике. Большом празднике, на который хотел собрать всех водителей, встреченных на пути. Говорил по телефону: они моя вторая семья. Семья людей, однажды посадивших меня к себе в машину. Подаривших мне свое гостеприимство. Я часто думаю, что именно с ними надо начать все сначала. Часто мне кажется, что если бы надо было переделать мир, перебраться на другой континент или на другую планету, создать новое общество из случайной выборки человечества, отражающей тем не менее все разнообразие нынешних мужчин и женщин, то это был бы надежный критерий. Это не трусы. Люди солидные. Наверно, не согласные друг с другом ни в чем. Готовые разругаться вдрызг по множеству поводов. Но все они способны открыть другому дверь.
Он представлял себе уикенд на пляже. Общий сбор где-нибудь в лесу. Через пару месяцев будет лето, говорил он и мечтал о прогулке на два-три дня с вечерними остановками в разных деревнях, с шашлыками, музыкой, танцами. Чтобы снова повидать их всех, говорил он по телефону. Все эти сотни лиц, чьи фотографии хранятся в недрах коробки, всех их собрать вживую. Пусть они встретятся в реальной жизни. Тысяча человек со всех концов Франции проведут выходные вместе.
Я подтрунивал над ним.
И вся тысяча человек, конечно, попрыгает в машины в ответ на твой призыв. Тысяча человек только того и ждет – провести десять часов в дороге ради того, чтобы повидаться в лесной чаще с каким-то типом, которого они раз в жизни подвезли.
Он не давал сбить себя с толку. Клялся, что многие так и сделают, он уверен. Говорил: я прямо вижу этот праздник. Словно эта мысль подбадривала его, позволяла увидеть выход, счастливую развязку: победить раздробленность. Заклясть извечный разброс человеческих жизней. Преобразить толпу мужчин и женщин.
36
Понемногу он отдалился. Ритм его писем замедлился. Мы не сразу это заметили. Теперь каждая весточка приходила уже не через три-четыре дня, а через пять-шесть. Потом мы привыкли ждать по целой неделе. Все происходило едва заметно, исподволь, так удачно восполнялось теплыми словами на обороте открыток, что нам не хотелось воспринимать это как уход. Просто он стал чуть дальше. Скорее медленно, очень медленно расплывался вдали. Потихоньку стирался, стараясь, сознательно или бессознательно, не делать слишком больно.
Есть и такой способ уходить, думал я. Не самый мужественный, конечно. Но тоже способ. Без шума. Без хлопанья дверьми. Истаивать.
В тех редких открытках, что продолжали приходить, он делился своими планами. Съездить за границу, не покидая Франции: Сен-Бенин, Вениз, Монреаль, Порто, Гренад, Ле-Дезер, Дюн. Поездки гастрономические: Турнедо-сюр-Сен, буженина на Сене; Эшало, лук-шалот; Пенблан, белый хлеб; Лентий, чечевица; Гра, жир; Отрюш, страус; Кай, перепелка; Мутон, баран; Гуаяв, гуайява; Серизе, вишневый; Ла-Бутей, бутыль; Шампань. Поездки повелительные: Аллон, пошли; Вьен, иди сюда; Кур, беги; Бюль, ленись; Буа, пей; Пали, бледней; Турнефор, крути сильно; Уст, живей; Клу, заколачивай; Салив, пускай слюни; Суайон, да будем. Поездки анатомические: Ментон, подбородок; Курб, изгибы; Кор, тело; Онгль, ногти; Анш, бедра; Орей, ухо; Глан, головка члена; Сен, грудь; Шатт, вагина; Колонн, позвоночник; Сен-Жену, святое колено; Осс, останки; Шевийе, лодыжечный; Сен-Фаль, святой фаллос; Сен-Поль-Мон-Пени, гора с пенисом; Ла-Мотт, лобок; Ла-Гранд-Мотт, большой лобок. Поездки – прилагательные: Ду, нежный; Лен, медленный; Виф, живой; Фо, лживый; Каптье, лукавый; Вер, зеленый; Вьё, старый; Бле, перезрелый; Бидон, никудышный; Брюск, внезапный; Жуайёз, веселая; Шодебонн, славно-горячая. Поездки любовные: Сюзанн, Жермен, Сен-Дезире, Маргерит, Поль, Ла-Аренжьер, селедочница, Ла-Гулафриер, прожорливая, Фелин, кошачьи.
Случались недели, когда настроение у него было мрачное: Аспр-ле-Кор, суровые тела; Лепин, шип; Суси, забота; Эгий, иглы. И недели, когда его, наоборот, слепила красота мира: Бельаффер, прекрасное дело; Босолей, прекрасное солнце; Больё, прекрасное место; Бонсон, красивый звук; Борегар-де-Террасон, прекрасный взор Террасона; Алленжуа, ну и радость; Обен, нежданная удача.
Он удалялся. Выписывал виражи – словно ширмы, за которыми хорошо прятаться. Продолжать нам писать, но уже ничего или почти ничего не рассказывая о своей жизни.
Однажды в апреле я получил от него записку:
Саша, прилагаю рисунок, чертеж, хочу сделать такой инструмент – “пустометр”. Буду им измерять степени пустоты, какие мне встречаются в путешествиях. Как известно, Франция на три четверти безлюдна. Диагональ пустоты существует, еще как существует, сколько есть мест, где все кажется пустынным – фермы, поля, дороги. Но где наблюдается наибольшая плотность пустоты? Я побывал в самом центре Коса, в Авейроне. Заходил в самую чащу леса в Юре. Долез даже до скорбных ледников Савойи. Но точка наибольшей пустоты, где она? Когда я задаю вопрос водителям, они обычно сворачивают с автострады на узкие тропки. Мы вместе кружим по полям, по лесам. Потом наконец выходим, идем пешком до середины какого-нибудь поля. Или в глубокую лощину. Или на край обрыва. Там он останавливается, стоит посреди молчаливой природы. Смотрит на телефон, пропала ли сеть. Мы слушаем. Прислушиваемся к природе, к малейшему шороху листьев. Не знаю, пустота ли это, но это здорово. Вчера один человек подхватил меня рано утром и включился в игру. Позвонил на работу, взял отгул, и мы вместе искали до самого вечера. Теперь я здесь, в Арьеже. Вокруг меня леса. Овцы. Одиночки, живущие в хижинах, которые построили своими руками. А у тебя?
