Столь же разнообразны интерпретации переселенческой политики карельского правительства. Для одних Гюллинг и его помощники в Америке были подлинными марксистами, глубоко преданными идее социалистического строительства. Они искренне хотели создать государство «всеобщего равенства и братства», и не их вина, что попытка закончилась столь трагично
[185]. Другие считают, что финское руководство Карелии в своей политике руководствовалось не коммунистическими, а националистическими идеями, формируя в Карелии этнически гомогенное финское население и мечтая о великой красной Финляндии
[186]. Для третьих инициатива при проведении вербовки полностью принадлежала Коминтерну, руководствовавшемуся идеей мировой революции
[187]. Четвертые подчеркивают чисто экономические факторы – заинтересованность карельского правительства в получении квалифицированной иностранной рабочей силы, новых технологий и инструментов
[188].
Ситуация, сложившаяся в историографии, в значительной мере обусловлена узостью источниковой базы. Долгое время документы российских архивов были недоступны ученым: все материалы, касавшиеся иностранных рабочих, были засекречены уже с весны 1932 г. по указанию СНК СССР
[189]. Последовавшие в 1937–1938 гг. репрессии против финнов также способствовали сокрытию информации о них. Пресса 1930-х гг. (как советская, так и североамериканская) не давала, да и не могла дать полной и объективной картины происходящего в силу политической ангажированности. Так, например, в ответ на американский и британский бойкот советского экспорта древесины
[190] советские газеты начали публиковать речи и открытые письма североамериканских финнов, где те хвалили условия труда и жизни в СССР и критиковали западную прессу за «клевету»
[191]. Финноязычная пресса в Северной Америке также публиковала многочисленные заметки и свидетельства о жизни в Советской Карелии, но эти тексты были, как правило, написаны иммигрантами, настолько разочаровавшимися в реалиях жизни в СССР, что они вернулись домой (без иллюзий и денег) уже после нескольких месяцев новой жизни. Немногочисленные мемуарные работы, опубликованные в середине 1930-х гг.
[192], были мало кому известны и почти сразу забыты, историки вновь возвращаются к ним лишь теперь
[193]. Тем не менее именно тогда уже начался спор о причинах «карельской лихорадки», и каждая из сторон – вербовщики и переселенцы – пыталась защитить свой взгляд на проблему. Важно и то, что уже в этих работах были представлены различные взгляды на советскую действительность периода первой пятилетки, и они гораздо подробнее, чем газеты, информировали заинтересованных читателей об особенностях жизни в Карелии и СССР, отражая не только недостатки, но и достоинства нового общества.
То же можно сказать и о письмах из Карелии 1930-х гг. Они весьма разнообразны по содержанию, в них можно найти всё – от наивных мечтаний и восторженного энтузиазма до непонимания, растерянности и, наконец, разочарования. Многие переселенцы не осмеливались писать открыто о своих лишениях, поэтому они лишь советовали друзьям и знакомым «повременить с переездом в Карелию». В то же время нельзя сказать, что разочарованными были абсолютно все. Многие авторы упоминали о трудностях, пребывая при этом в полной уверенности, что все проблемы скоро разрешатся. Они были вполне довольны работой и отношением людей и приглашали друзей посетить Карелию. Письма служили основным источником информации, с помощью которого иммигранты поддерживали связь с родственниками и друзьями в США, Канаде и Финляндии. Однако этот богатый пласт источников начал серьезно разрабатываться лишь в последнее время
[194].
Последовавшее затем длительное молчание реэмигрантов легко объяснимо – то, что им самим пришлось пережить в сталинской России, или страх за оставшихся в Карелии родных заставлял умалчивать о своем прошлом. Например, Сильвия и Лаури Хокканен, проведшие в СССР почти восемь лет и сумевшие вернуться в Канаду в 1941 г., лишь пятьдесят лет спустя решились рассказать об увиденном
[195]. Практически все мемуары, опубликованные в 19701990-е гг. в Америке, Финляндии и Швеции, – это яркое описание того культурного шока, который испытали переселенцы в начале своего пребывания в Карелии и не менее эмоциональные рассказы о последующих трудностях. Вполне объяснимо и то, что значительное место в воспоминаниях переселенцев уделено репрессиям. Все без исключения считают это время самым страшным периодом в своей жизни.
Те же, кто остался в Карелии и сумел выжить, долгое время не имели возможности честно рассказать свою историю, не говоря уже о том, чтобы писать воспоминания. Вышедший в Петрозаводске в 1976 г. сборник воспоминаний участников социалистического строительства в Карелии в 1920-1930-е гг. впервые за сорок лет – и то очень осторожно – упоминает о вкладе североамериканских финнов в развитие экономики республики
[196]. Лишь в 1989 г., в разгар перестройки, Мейми Севандер – дочь Оскара Коргана, одного из организаторов переселенческой кампании из США в Карелию – опубликовала в двух центральных республиканских газетах письмо «Американские финны, откликнитесь!». В ответ Севандер получила большое количество писем от иммигрантов и их детей. Эта переписка, личные воспоминания и архивные исследования стали основой для четыре полуисследовательских, полуавтобиографических книг о «карельской лихорадке»
[197].
