Кроме того, никакая пропаганда даже среди радикально настроенных слоев иммигрантов не смогла бы оказаться столь действенной, не разразись Великая депрессия. Политические и идеологические мотивы, несомненно, сыграли свою роль при принятии людьми решений о переезде, но на первом месте всё же стояли экономические причины. Это относится практически ко всем иммигрантам из Канады и большинству переселенцев из США. Во многих воспоминаниях и интервью рисуется примерно одна и та же картина:
В Финляндии был голод… Тогда папа решил поехать в Америку. Он уехал в 1926 году, а мама в 1927 году. Поехали они в Канаду, говорили, что там рабочие нужны на лесозаготовки. Там они хорошо жили, я имею в виду в материальном плане. У отца было две лошади, две коровы, дом; в скале они вырубили огромные холодильники – тогда же не было таких, как сейчас. Финны жили колонией. Они во всем друг другу помогали. С местными (канадцами) и другими поселенцами не очень много общались. Конечно, сложно было, так как языка совсем не знали. А многие и вообще учить не хотели. Когда родились мы с братом, родители уже более или менее встали на ноги. У них было крепкое хозяйство, стабильная зарплата у отца, но все-таки Америка совсем чужая была. Потом, в начале 1930 года началась безработица. А по радио и в газетах всё время звали в СССР, социализм строить. Тогда родители и решили ехать в Россию
[210].
Во время кризиса жизнь стала очень и очень тяжелой. Мой муж всё время пытался найти работу. Если в месяц ему удавалось проработать хотя бы неделю, это было большой удачей для нас
[211].
В Америке мы жили в Детройте – это автомобильный город. Отец работал на заводе «Форд», а мама подрабатывала у одного миллионера. У него и свои слуги были, но мама приходила дополнительно два раза в неделю и убиралась. Жили неплохо. Был свой форд, но тогда у всех машины были. Жили мы в своих домах… Потом в Америке началась безработица. Очень тяжело было. Отец уходил каждый день искать работу, а возвращался усталый, голодный. Мама сначала спрашивала каждый день: «Ну, как?» Он лишь вздыхал… А потом мама и спрашивать перестала
[212].
Вербовщики убеждали людей в том, что «гораздо лучше строить своими руками социализм в Карелии, чем страдать в эксплуататорской стране от голода и безработицы»
[213]. Левые газеты апеллировали и к чувству долга – русские товарищи сражаются не только за свою свободу, но и за свободу всего пролетариата; в свою очередь американские рабочие должны своим трудом помочь в укреплении революционных достижений
[214]. Но для людей, угнетенных безработицей и страхом за будущее детей, гораздо важнее были другие аргументы: «В СССР все имеют равные возможности. Здесь нет ни одного нищего, ни один человек не ложится спать голодным, нет очередей за хлебом; оказывается бесплатная медицинская помощь, выплачиваются пенсии престарелым, предоставляются санатории и дома отдыха рабочим»
[215].
Усиливали действие пропаганды и рассказы очевидцев, посещавших Карелию в качестве гостей, делегатов конференций и т. д. Побывавшие в Петрозаводске рассказывали о высоких заработных платах и низких ценах, об уверенности людей в завтрашнем дне, что производило сильное впечатление на людей, живших в постоянном страхе перед будущим. Одна из иммигранток Айно Стренг, например, вспоминала:
Объявление о прощальном концерте в зале рабочего объединения в г. Портланд, штат Орегон, в связи с отъездом в Карелию Тойво и Хилмы Тасанен.
Источник: НАРК Ф. Р-3631. Оп. 1. Д. 1. Л. 1
Наш сосед Хенрикссон приехал из Карелии. Он говорил: «Заработные платы в Карелии очень хорошие. Лесной рабочий зарабатывает в среднем 12 и далее 20 рублей в день. А квалифицированные рабочие получают по меньшей мере 600 рублей в месяц…» Я спросила: «А сколько там стоит жизнь?» Хенриксон ответил: «Скажу так: бутылка водки стоит семьдесят копеек». Это выглядело сказочно! Семьдесят копеек! Никто не знал, что это значит в канадской валюте, но сопоставление ясно показывало, как всё дешево
[216].
Для канадских финнов главным было то, что в Карелии можно было найти работу, которой они лишились здесь, а вместе с ней высокую заработную плату и дешевую жизнь. Напомним, что основная волна финской эмиграции в Канаду – это первая половина 1920-х гг. Многие до депрессии еще не успели как следует обустроиться в чужой стране, и потеря работы для них оборачивалась катастрофой. Иммигрантов увольняли первыми, к тому же финны трудились в наиболее пострадавших во время кризиса отраслях – строительстве, лесной, горной промышленности и сельском хозяйстве.
Для большинства переселенцев из США экономические причины также стояли на первом месте, однако они не ограничивались только угрозой безработицы. Если основной поток иммигрантов из Канады составляли финны, потерявшие работу во время кризиса и находившиеся в бедственном положении, то социальный состав переселенцев из США был гораздо более пестрым. Многие из них принадлежали к достаточно обеспеченным слоям населения, о чем свидетельствовали взносы в машинный фонд и имущество, которое переселенцы везли с собой. Большинство имело собственные дома и машины, что считалось уже нормой в финской иммигрантской диаспоре США. Встречались среди переселенцев и богатые люди: в личных карточках некоторых значились такие сведения, как «владелец собственной адвокатской конторы», «хозяин фермы ценностью в 20 тысяч долларов», «собственник авторемонтной мастерской стоимостью 8 тысяч долларов» и т. д.
[217]
Для этих людей, уже многого добившихся в Америке, важными мотивами к переезду были не только желание найти достойную работу по специальности, но и обеспечение своей старости и будущего детей. Возможность дать детям образование, от дошкольного до высшего, причем на финском языке, становилась для многих семей одним из решающих аргументов в пользу переезда в Карелию. Дагнэ Сало, приехавшая с родителями в Петрозаводск в 1931 г. и ставшая впоследствии заслуженным учителем Карелии, вспоминала:
